Живые и мёртвые - Уорнер Уильям Ллойд. Страница 89

Поскольку на большинстве похорон вся группа присутствующих образуется из индивидов, хорошо знавших привычки покойного и его поступки, то каждый индивид, если бы его об этом спросили, зачастую мог бы упомянуть такие черты умершего, которые как фактические свидетельства могли бы вызвать совершенно справедливое — если не сказать суровое — решение отказать кандидату в пропуске в более счастливую жизнь. Перед священником стоит деликатная задача. Он должен слегка коснуться земных черт усопшего и затем изящно перейти к его положительным добродетелям и духовным качествам. Поскольку умерший обладает бессмертной душой, дарованной ему Богом, и поскольку даже те, кому определенно недостает духовной красоты и моральной чистоты, никогда не бывают абсолютно злы, эти маленькие и часто незначительные положительные штрихи личности легко подменяют в словах искусного оратора всю личность, и тогда происходит преображение. Символические функции надгробного слова состоят в том, чтобы трансформировать воспоминания о секулярном живом в представления о сакральном мертвом и переоформить воспоминания об этой личности настолько, чтобы дать каждому возможность поверить в то, что вход в рай или в какой-нибудь из его современных туманных суррогатов ни для кого не закрыт и не невозможен.

Символические деятельности аудитории незначительны, но вполне достаточны для того, чтобы обеспечить ее членам некоторую степень участия, пусть даже ограничивающуюся неформальными знаками согласия с тем, что говорит оратор. Сопровождение гроба в похоронной процессии и последующие короткие церемонии на кладбище позволяют живым продемонстрировать свою любовь и уважение к смерти.

Врач исполняет одну из наиболее симпатичных ролей современной науки. Он способен персонифицировать в себе ее оптимизм и уверенность в том, что неразрешимых проблем нет, ибо публика верит, что в науке есть свои чудеса, способные эффективно отвести умирающего человека от края могилы. До тех пор, пока врач продолжает функционировать во время серьезной болезни в качестве центральной фигуры, каждый, кто хоть как-то причастен к происходящему, может продолжать верить, что больной имеет шансы на жизнь.

Роль врача в ситуации смерти пациента, который был любимым членом семьи, очень сложна и часто затруднительна. Обычно он функционирует как друг и хорошо обученный профессионал, который, держа жизнь и смерть в своих руках, решает все проблемы и спасает людям жизнь; однако в случае смерти эта роль должна быть отброшена. Его собственные представления о своей роли и профессиональной клятве требуют, чтобы даже в самых безнадежных обстоятельствах, когда смерть представляется уже неизбежной, он пытался сохранить пациенту жизнь и «надеялся на лучшее». Его главенствующее положение в кризисе смерти делает для него затруднительным открытый переход от роли защитника жизни к роли человека, готовящего семью к приближающейся кончине предсказаниями ее вероятности. Тем не менее, во многих случаях именно этот переход ему и надо как-то осуществить. Огромное давление, оказываемое на него теми, кто превращает надежду на выздоровление своих любимых в твердую уверенность, что безнадежно больной человек не умрет, часто лишает его возможности подготовить семью к неизбежности печального исхода. Чтобы функционировать в составной роли ученого, друга и гражданина, врач должен быть символом жизни, а не смерти.

Несмотря на то, что врач является ученым и «человеком в белом халате», приносящим больным новые чудеса, позволяющие им снова обрести здоровье, а если он семейный врач, то еще и другом и исповедником членов семьи, обладающим интимным и привилегированным знанием о них и об отношениях между ними, роль его не целиком позитивна. Хотя формальные символы, окружающие его, позитивны и жизнеутверждающи, неформальные являются негативными. У членов семьи в отношении этой профессии часто присутствуют чувства амбивалентности, враждебности и недоверия, смешанные с верой, доверием, гордостью и подлинной привязанностью. Бытующие в Янки-Сити зловещие шутки о том, что могильщики стригут купоны с врачебных ошибок, истории о различных инструментах, остающихся в теле после операции, об огромных счетах, о чудодейственных пилюлях и бутылочках с разноцветными жидкостями, которые на самом деле представляют собой мел и подкрашенную воду, а также сексуальные шутки о том, как врач переходит от своей профессиональной роли у кровати к слишком человеческой роли мужчины, — все они свидетельствуют о чувстве амбивалентности по отношению к врачам.

Сплетни о разных врачах, всплывавшие в проводимых нами интервью, опять-таки, подтверждали наличие в отношении к ним мотивов страха и враждебности — сдерживаемых, следует об этом помнить, Добровольным подчинением их «отцовскому авторитету», подлинным доверием к их искусству и любовью и уважением к ним как к личностям. Амбивалентное отношение к врачам обычно символически разделяется на два типа представлений: первое — о «моем докторе», которым я горжусь, и второе — о «костоправе», который подозревается в различных нарушениях морального кодекса, профессиональной некомпетентности, исключительном интересе к своим гонорарам и преступной небрежности. К врачам, занимающим промежуточное положение между этими двумя типами, информатор, если он их знает, обычно относится или хорошо, или индифферентно.

Когда пациент умирает, врач должен быть уверен, что семья и другие члены сообщества не взвалят на него ответственность за эту смерть. В некотором смысле, врач находится в надежно защищенном положении, поскольку является профессиональным экспертом, который один только и может вынести окончательное суждение о причинах данного события. Профессиональная этика и взаимная защита требуют от его коллег, чтобы они отзывались о нем одобрительно, держали язык за зубами или защищали его, когда распространяются порочащие его сплетни и слухи. В наиболее уязвимом положении перед подобной неприятной критикой находится хирург, поскольку он играет центральную роль в такого рода драматической ситуации.

Врач может объявлять о причине смерти, подписывать свидетельство о смерти и обычно зависит от того, будет ли принято его заявление сообществом и должностными лица ми. Однако, учитывая наличие разных типов личности среди тех, кто скорбит и чувствует вину за свою скрытую или открытую враждебность к умершему, врач должен играть свою роль осторожно и умело, чтобы обеспечить себе уверенность в том, что его никто ни в чем не обвинит и что его репутация и карьера не будут испорчены. Его профессиональная репутация должна быть подкреплена моральным авторитетом. Стоит возникнуть сомнениям относительно его личной моральной жизни, как сразу же может встать вопрос о его профессиональной компетентности. Поскольку врачей мало или вообще не просвещают в вопросах человеческих отношений, то очевидно, что каждый из них учится справляться с этой трудной проблемой неформально, методом проб и ошибок, иногда пользуясь скупыми, сардоническими советами других врачей. Более того, само общество помогает защитить врача, ибо, в конце концов, его члены верят — и должны верить — в то, что эта профессия необходима для исцеления больного и предотвращения смерти. Каждый, кто пользуется услугами врачей, нуждается в индивидуальной вере и доверии для того, чтобы умерить свою тревогу и победить страх. И нет ничего странного в том, что большинство членов сообщества лично заинтересованы в защите своей веры в собственных врачей, помогая тем самым оберегать веру сообщества в медицинскую профессию в целом.

Врач, особенно хирург, должен внимательно относиться к своим внутренним психологическим проблемам. Он должен научиться почти все время убеждать себя в том, что он сделал все возможное, чтобы спасти пациента; в противном случае он может оказаться неспособным справиться с моральным давлением последовательного ряда неблагоприятных исходов. Уверенность в себе часто приобретается за счет того, что он позволяет той роли, которую он играет для своих пациентов, убедить себя в том, что он именно такой, каким пациенты его считают. Поскольку каждый врач всегда должен играть позитивную публичную роль перед своими клиентами и разыгрывать веру и чувства, которых у него на самом деле может не быть, но которых, как ему известно, ожидают от него его пациенты и их семьи, чьи страхи и тревоги ищут постоянного утешения в его манере держать себя, то он часто приучается позволять своему опыту общения с пациентами убеждать самого себя в том, что он и есть тот, за кого они его принимают. Со временем его представление о себе приводится в почти полное соответствие с той ролью, в которой его видит публика. Если ему не удается этого достичь, то он внутренне платит за свои попытки справиться с собственными самооценками невыносимую, а иногда и трагическую цену.