Постчеловечество - Калашников Максим. Страница 6

Новый «высший класс» стремительно консолидируется. Его представители, «успешно строят карьеру, которая позволяет им реализовать свои способности и добиться уважения; на них работает технология, расширяя их возможности для выбора и повышая степень их свободы; …они начинают тяготеть друг к другу, получая, благодаря своему богатству и техническим средствам, все более широкие возможности совместной работы и тесного общения в полной изоляции от остальных». [44] Сегодня это отмечают многие социологи, некоторые — с удовлетворением, другие — с озабоченностью. При этом рост благосостояния фактически не затрагивает большинства работников даже среднего, и тем более низшего эшелона; поэтому можно согласиться с тем, что хотя «даже в Америке всегда существовал привилегированный класс, никогда ранее он не находился в такой опасной изоляции от окружающего мира». [45]

Особенно опасным представляется то, что этот изолированный класс ощущает себя вполне самодостаточным. Богатство «класса интеллектуалов» оказывается не следствием эксплуатации трудящихся, а во все большей мере выступает результатом его собственных усилий. В 2004 г. среди лиц, входивших в число 1% американцев, с самыми высокими доходами, лишь 8% жили с процентов и дивидендов, тогда как 55% работали управляющими или консультантами, 30% имели врачебную или юридическую практики, а 10% были людьми творческих профессий — артистами, учеными или профессорами. В то же время «низший класс» постиндустриального общества не является эксплуатируемым классом, и не имеет основания претендовать как на изменение своего статуса, так и на большую часть национального богатства. В начале XXI века имущественное неравенство более не является синонимом социальной несправедливости, будучи скорее естественной чертой новой цивилизации.

Ответом на данный вызов в 70-е годы стала социальная политика, направленная на борьбу с бедностью — но в обществах, ориентированных на рыночный успех, она не достигла своих целей. Если в 1947–1979 гг. наиболее обеспеченные 20% американского населения повысили свои доходы на 94%, тогда как самые нуждающиеся 20% — на 120%, то за период 1979–1999 гг. доходы первых выросли на 42%, а последних — сократились на 1%. [46] В 2002–2005 гг. даже «медианный» доход — или доход семьи, отделяющей «верхние» 50% населения от «низших» 50% — снизился в США на 0,5% при росте ВВП за этот период более чем на 12%. Снижению жизненного уровня своих малообразованных граждан США обязаны распространением понятия «работающие бедные (working poor)», немыслимого в 70-е годы. В конце XX века 1% населения США контролировал 69,5% всех акций, находившихся в собственности частных лиц, 65,9% ценных бумаг финансовых компаний и около половины паев трастовых и взаимных фондов; [47] на этот же «золотой процент» приходилось 46% всей коммерческой недвижимости [48] (аналогичное положение сложилось и в Великобритании, где один процент наиболее состоятельных англичан владел 64% коммерческой недвижимости и 53% акций [49]). При этом 16% граждан США официально считались бедными и в значительной мере существовали за счет государственных субсидий, а 18% работников, занятых полный рабочий день, получали минимальую заработную плату (5,15 долл. в час), [50] не пересматривавшуюся с 1996 г. (реальная стоимость минимальной зарплаты в США с 1960 по 2005 г. сократилась уже на 42% [51]).

В Европе (ранее мы обещали вернуться к данному вопросу) ситуация отличается от американской — но она отличается скорее внешне, чем по существу. Если США в начале 80-х годов отказались от продолжения активной социальной политики, начатой в годы администрации Дж. Ф. Кеннеди и Л. Джонсона, то европейцы пошли в перед: доля социальных расходов в ВВП стран ЕС в 70-е и 30-е годы выросла даже более значительно, чем а 50-е и 60-е. Так, в Швейцарии с 1975 по 1995 г. этот показатель увеличился с 22,75 до 34,48%, в Великобритании — с 27,65 до 32,03%, во Франции — с 31,88 до 39,63%, в Австрии — с 28,34 до 40,12%, в Швеции — с 37,01 до 50%. Даже в странах, ранее отстававших от США, соответствующие цифры поднялись до «среднеевропейского» уровня: с 15,85 до 38,24% в Греции и с 17,44 до 33,95% в Испании. [52] Страны ЕС более эффективно используют ресурсы, направляемые на нужды социального обеспечения. Приведем одно сравнение. В середине 70-х годов, когда в Америке наиболее последовательным образом проводилась политика искоренения бедности, самые нуждающиеся 20% населения получали из обычных источников дохода 33,3 млрд. долл, в год, тогда как трансферты в пользу этой категории граждан составляли 75,8 млрд, долл.; доходы следующих 20% населения составляли 76,3 млрд. долл. а трансферты в их пользу — 43,4 млрд. долл. [53] Таким образом, трансферты полученные 40% наименее обеспеченных американцев, превысили их регулярные доходы в 1,45 раза. Подобное положение сохраняется и сегодня: в 1995 г. доход 20% беднейших американцев без учета социальных выплат составляя всего лишь 0,9% располагаемого национального дохода, тогда как после выплаты трансферта он оказывался почти в шесть раз выше, достигая 5,2%. [54] Если бы в США отсутствовало перераспределения средств по линии соцобеспечения, уровень бедности для американских детей достиг бы 24%, а для престарелых американцев — беспрецедентных 50%; усилия правительства снижают показатели почти в два раза. [55] В то же время в Европе в начале 90-х годов уровень бедности (т.е. доля населения, официально находящегося за чертой бедности) был до выплаты социальных пособий выше американского (исключение составляли лишь Швейцария, Германия и Финляндия). [56] Однако эффективная социальная политика снижала этот уровень даже не в 2 раза, как в США, а в 6–11 раз (в среднем по ЕС 18–23% до 2–5% населения). [57]

На протяжении последних десятилетий социологи неоднократно пытались определить основные характерные признаки современного «отчужденного» класса. Еще в 1981 г. К. Аулетта, сначала в статье в журнале New Yorker, а затем в отдельной книге [58] определил этот слой как underclass, и с тех пор многие авторы именно так называют тех людей, которые выключены из состава общества либо по обстоятельствам непреодолимого характера, либо по их собственному желанию. Этот подход кажется нам не вполне удачным, так как конфликт между высшим и низшим классами в этом случае определяется не как социальный конфликт, а как противостояние социума чему-то внешнему, фактически находящемуся за пределами общественного целого. Гораздо более верно определение, данное нобелевским лауреатом Г. Мюрдалем, называющим «underclass’ом» «ущемленный в своих интересах класс, состоящий из лиц, которые с большей или меньшей степенью безнадежности отделены от общества, не участвует в его жизни и не разделяют его устремлении и успехов». [59]

Под такое определение подпадает весьма значительная часть граждан современных постиндустриальных обществ. В условиях роста доли национального богатства, присваиваемого «классом интеллектуалов», добросовестного труда наемного работника уже недостаточно для получения дохода, позволяющего относить себя к среднему классу, как это было в индустриальную эпоху. Сегодня, в то время как обладатели уникальных знаний и способностей оказываются в привилегированном положении на рынке труда, низкоквалифицированные работники оказываются в гораздо более тяжелом положении, так как даже «стабильный экономический рост не может обеспечить их „хорошими“ рабочими местами, как это было в прошлом». [60]