Война иными средствами - Блэквилл Роберт. Страница 15

Во многих сферах, от основных отраслей промышленности до рынков акций и облигаций, от распределения потоков капитала до прямых иностранных инвестиций, сила государства становится все более зримой. Кроме того, сохраняющаяся картина действия более крупных структурных факторов – например, положительное сальдо торгового баланса в Азии и высокие цены на сырье – позволяет предположить, что государственная казна останется полной (несмотря на волатильность цен на нефть, свойственную 2014–2015 годам) [109]. Финансовый кризис, начавшийся в 2008 году, почти не повлиял на эти структурные факторы и не изменил политический статус-кво в таких оплотах государственного капитализма, как Китай, Россия и Совет сотрудничества стран Персидского залива. Наоборот, он укрепил позиции лидеров, и без того скептически настроенных по отношению к базовым экономическим, дипломатическим и стратегическим возможностям США.

Появление этого нового поколения государственных капиталистов – существенно более многочисленного, богатого, глобалистского, менее демократического и более комплексного, нежели их предшественники, – ставит важные вопросы перед внешней политикой США. Например, единственной демократией в десятке крупнейших в мире суверенных фондов благосостояния является Норвегия [110]. Концентрация такого богатства и таких рычагов экономического влияния в руках государства предлагает подобным правительствам новые источники власти и новые инструменты внешней политики. Сегодняшние государственные капиталисты выходят на рынки напрямую, порой «формируя эти рынки не только для прибыли, – как заметила бывший госсекретарь США Хиллари Клинтон, – но и для укрепления и применения власти от имени государства» [111]. В данных условиях хотелось бы видеть более внятное и очевидное осмысление правительством США роли геоэкономических инструментов.

Третий фактор, объясняющий возрождение геоэкономики, меньше связан с текущими моделями поведения государств и больше – с переменами на самих мировых рынках. Примечательно, что нынешние рынки – более «глубокие», быстрые, управляемые и интегрированные, чем когда-либо прежде, – оказывают существенное влияние на внешнеполитические решения и результаты, одновременно заставляя обращать пристальное внимания на экономические критерии. Если отвлечься от того факта, что государства все чаще используют экономические инструменты для достижения позитивных геополитических результатов, следует отметить, что рыночные силы и экономические тренды сами по себе диктуют стратегические решения по наиболее важным вопросам национальных интересов США. Судьба Европейского союза – пожалуй, величайшего достижения западной внешней политики двадцатого столетия и ближайшего внешнеполитического партнера США – в последние четыре года оставалась заложницей колебаний на рынках облигаций ничуть не меньше, чем от политической воли европейских столиц [112]. Способность Египта (и, следовательно, всего региона) обеспечить переход от хаоса к стабильности во многом зависит от экономических успехов. В самом деле, даже условия военного вмешательства США в дела Ближнего Востока могут кардинально измениться в следующем десятилетии благодаря сланцевой энергетической революции в Северной Америке [113].

Остановимся чуть подробнее на этом последнем североамериканском примере: по данным геологической разведки, извлекаемые запасы газа увеличились более чем на 680 процентов по сравнению с 2006 годом, а производство сланцевой нефти (СН) выросло в полтора раза с 2007 по 2012 год [114]. По мере роста добычи СН в Америке и сокращения импорта нефти страны Западной и Северной Африки и Ближнего Востока вынуждены переориентировать свой экспорт на Китай. Вследствие «перекраивания» современных торговых путей должна измениться и внешняя политика этих стран-производителей энергии. Если производство в США в конечном счете достигнет верхней границы прогнозов (14–15 миллионов баррелей нефти ежедневно), мировой рынок нефти подвергнется коренной трансформации. Лелеемая Организацией стран-экспортеров нефти (ОПЕК) возможность поддерживать стоимость барреля на уровне 90–110 долларов изрядно ослабнет – если не исчезнет вовсе. Звучит действительно неплохо, однако сближение рыночной цены и себестоимости барреля нефти при этом не будет безусловно выгодным для геополитических интересов США. Хотя некоторые страны, зависящие от нефтяных доходов как основного источника государственных финансов, традиционно недружелюбны к интересам США (речь об Иране, России и Венесуэле), другие считаются дружественными: это, например, Саудовская Аравия, Мексика, Норвегия и (все больше) Вьетнам.

Энергетическая революция приносит новые рабочие места и производства и возвращает капитальные инвестиции в США, но сможет ли Америка воспользоваться укреплением своего экономического могущества для усиления своего лидерства в мире – или решит отступить? Станут ли США защищать всеобщее достояние – в частности, морские пути – столь же усердно, если перестанут быть основным мировым импортером нефти? Захотят ли они использовать свой статус энергетической сверхдержавы в качестве инструмента геополитики? Америка, которая купается в сланцевом газе и нефти, сможет применять энергию как геоэкономической инструмент укрепления влияния во всем мире (см. подробнее в главе 8) – но захочет ли?

Как геоэкономика меняет международную систему?

Современное возрождение геоэкономики, ныне заметное в глобальном масштабе, подразумевает серьезные, структурные изменения самой логики и тактики внешней политики. Иногда вполне достаточно просто поиграть геоэкономическими «мускулами» для достижения геополитических целей – вспомним о 12 миллиардах долларов, которые поступили в Египет из стран Персидского залива в течение нескольких недель после отстранения от власти бывшего президента Мурси [115]. Однако зачастую эти изменения объясняются не сознательным следованием продуманной геоэкономической политике, а случайными совпадениями и их последствиями. Мы выделяем шесть способов, которыми геоэкономические инструменты и подходы изменяют нынешний геополитический ландшафт и, нередко, сами практики внешней политики.

Россия в 2014 году, даже с учетом значительного ослабления стоимости рубля, очень мало напоминала Россию десяти- или пятнадцатилетней давности. В 1998 году Москва располагала менее чем 15 миллионами долларов в государственных резервах и являлась получателем помощи по линии МВФ [116]. Но к 2008 году Россия накопила более 600 миллиардов резерва (выше более чем в сорок раз по сравнению с показателями 1998 года), что позволило Кремлю приступить к запугиванию своих соседей в Грузии и на Украине, а также (по крайней мере, на момент написания данной книги) более или менее успешно гасить любые рыночные колебания [117]. Сегодня ситуация полностью изменилась, и уже сама Россия выступает финансовым донором. Пожалуй, наиболее показательным примером служит выделение Москвой финансов для спасения слабеющего режима Януковича в конце 2013 года. Но гораздо чаще Кремль предлагает кредиты странам-членам ЕС – прежде всего «слабым звеньям» (Кипр, Греция и Венгрия, например), – причем выдвигает условия, явно рассчитанные на развал ЕС и ослабление связей единой Европы с Соединенными Штатами [118].