Мы победим! Тайные тюрьмы Сальвадора - Хандаль Шафик Хорхе. Страница 30

Другим двум группам, принимавшим участие в операции, вменялось в обязанность следующее: первой, которой командовал Бальтасар, нарушить телефонную и телеграфную связь во избежание немедленного прибытия карателей. Второй группе, командовать которой была назначена я, нужно было занять местную комендатуру и не допустить никаких действий со стороны коменданта.

В этой операции участвовали 14 бойцов Революционной армии народа, среди них товарищи Амилкар и Чон, являвшиеся в то время членами Национального руководства, член регионального комитета Орьенте товарищ Хуан Абарка (Тито) и рядовой член первичной организации нашей партии товарищ Сальвадор Мендоса (Тано). Оба геройски погибли, прикрывая отход после операции. В ней также участвовал товарищ Мигель Анхель Гамес (Хулио), входивший в состав группы по уничтожению гвардейцев, он погиб в бою 11 июля 1977 года в Санта-Элене, департамент Усулутан.

Общее руководство осуществлял товарищ Чон, нынешний начальник оперативного отдела Революционной армии народа, а его заместителем был товарищ Амилкар.

Во время допроса, устроенного мне Кастильо, об этой операции, считавшейся им самой крупной и самой сложной из всех предыдущих, он заявил, что на том посту находился и он сам, назначенный туда в наказание за грубость по отношению к вышестоящему начальнику вскоре после возвращения из США по окончании специальных курсов по ведению антипартизанской борьбы. Он уверял, что офицеров разведки с такой подготовкой во всей стране было еще четверо и что его должны были назначить руководителем разведки специальных служб страны. А поскольку Революционной армии народа это было известно, она намеревалась уничтожить его в этой операции.

Это было ложью и бахвальством с его стороны, потому что, прежде чем проводить операцию, мы получили исчерпывающую информацию относительно поста. Да, туда приезжал дважды какой-то офицер, но это был не лейтенант Кастильо, который не только не входил в личный состав поста, но даже никогда не появлялся там.

Кастильо преклонялся перед генералом Хосе Альберто Медрано, который, по его мнению, действительно подготовил весь аппарат, служащий сегодня правительству для подавления революционной борьбы. Во время одного из допросов, похваляясь успехами в борьбе против подпольных организаций, он сказал мне:

— Всей моей школой я обязан генералу Медрано. Смотри, — и он показал мне фотографию на обложке брошюры, являвшейся его дипломной работой на курсах ФБР в Вашингтоне. В группе людей находился Кастильо в форме.

— Благодаря ему я был там и еще на трех курсах по борьбе с вами. Именно он послал на учебу и Гарая. Мы, майор Д’Абуисон, лейтенант Гарай, я и бакалавр Адольфо Куэльяр, даже сидели из-за него в этих камерах, где сейчас находишься и ты. Нам поставили подслушивающие устройства. Потом нас на некоторое время вывезли из страны в Никарагуа, а оттуда в Панаму. Это было в тот период, когда решили не признавать заслуг генерала Медрано и сняли его с должности начальника Национальной гвардии. Сегодня все мы работаем в разведывательных органах. Я — здесь, Гарай — на таможне, майор Д’Абуисон — в аппарате разведки Генерального штаба, а бакалавр Адольфо Куэльяр — в аппарате Законодательного собрания.

Помню, два раза я плакала в присутствии моих похитителей. Первый раз это случилось спустя два месяца после моего похищения, когда принесли мое личное дело студентки медицинского факультета и лейтенант Кастильо спросил:

— Почему ты не закончила учебу и не стала врачом, вместо того чтобы заниматься глупостями?

Я возмущенно ответила:

— Удивительно, почему среди партизан нет больше студентов из медицинского, ведь они ежедневно видят боль народа и знают, что главными причинами смертности в стране являются желудочно-кишечные заболевания, дизентерия, обезвоживание и истощение организма и что смертность среди крестьянских детей в Сальвадоре — одна из самых высоких в мире. — При этих словах голос у меня задрожал и глаза наполнились слезами от негодования.

Разве я могла растревожить этой картиной тех, кто каждый день подвергает пыткам своих пленников. Лейтенант спросил меня тогда, а не расстраивалась ли я за детей солдат, убитых партизанами.

Услышав это, я тотчас же оправилась от душевного волнения и возразила, что значительно больше сирот оставили солдаты после своих карательных операций и бесчинств.

Во второй раз это произошло в октябре, когда меня как-то вечером привели в кабинет и сказали, что Мирейя погибла: ее застрелили в здании Национальной полиции. Это сделал команданте Хуан Пабло Веласко за то, что она, доведенная до отчаяния, плюнула ему в лицо.

Я подумала, что наш бывший товарищ, хотя и сотрудничала с ними, не выдержав нажима полиции, в последние минуты все же вела себя достойно, а они, увидев, что она перестала быть им полезной, избавились от нее.

Ее поступок взволновал меня, и помимо воли глаза наполнились слезами. Увидев их, полицейские спросили:

— За что же ты жалеешь ее, ведь она была твоим врагом и врагом организации?

Я ответила, что меня тронул только ее последний поступок.

ПРЕДВЫБОРНЫЕ ТРЕВОГИ

В ноябре проходило несколько чрезвычайно интересовавших нас мероприятий, призванных сыграть заметную роль в политической борьбе. Они были связаны с предвыборной президентской кампанией и Международной ярмаркой того года.

Поэтому я старалась прислушиваться к любой беседе внизу, а особенно важно было внимательно следить за разговорами по телефону.

В конце ноября я услышала следующее:

— Они собрались в доме полковника Кастро Морана… Я послал туда четверых на автомашине.

— Пусть наблюдают за всеми автомобилями, останавливающимися поблизости, запоминают количество собравшихся и имена тех, кого узнают.

— Слушаюсь, мой лейтенант. Да, я пошлю туда Жабу Валенсия на другой машине. После окончания собрания пусть остаются на своих местах. Хорошо. Вас понял, мой лейтенант. Да, я им повторю, чтобы обращали внимание на любые мелочи. Так точно, мой лейтенант.

Как видно из этого диалога, за всеми военными, находившимися в оппозиции, велось тщательное наблюдение.

Во время выборной кампании, уже в декабре, от некоторых полицейских можно было услышать различные суждения относительно создавшейся обстановки.

Однажды лейтенант Кастильо подошел к камерам, и доктор Мадрис, воспользовавшись этим, подозвал его. Он постоянно ждал такого случая, чтобы задать ему «свой вопрос», другими словами, спросить, когда его смогут освободить, поскольку ему не было предъявлено никакого обвинения. Даже Кастильо признал как-то, что действительно не было причины так долго его задерживать.

Политическая обстановка того времени заставляла их опасаться перемен в составе правительства, и было заметно, что они чувствовали себя очень неуверенно. Доктору Мадрису удалось несколько раз переговорить с лейтенантом Кастильо. Однажды вечером, когда принесли ужин, лейтенант находился недалеко от камер, и доктор Мадрис, услышав его голос, подошел к двери и окликнул его.

— Добрый вечер, лейтенант. Извините, могу я поговорить с вами?

— Добрый вечер. Да, я вас слушаю, — ответил лейтенант.

— Хочу сказать вам, что все это время я жду решения моего вопроса: мне даже не объяснили причину ареста. Я полагаю, что произошло недоразумение.

— Я вас понимаю, — согласился Кастильо. — Вас должны были выпустить уже через неделю, и я не знаю, почему наверху медлят, ведь действительно против вас ничего нет. Это несправедливо, что вы еще здесь. Во всяком случае, я надеюсь, что скоро все образуется, просто сейчас много работы в связи с выборами и т. п., — добавил он, как бы извиняясь.

Потом он сказал:

— Пока я прикажу выводить вас несколько дней на солнце и разрешить побриться. И если будет что-нибудь новое, я сообщу вам.

— Хорошо, большое спасибо, лейтенант. До свидания.

Уже в камере доктор Мадрис, очень взволнованный поделился с нами:

— Как вам нравится то, что сказал лейтенант? Не кажется ли вам, что это верх жестокости? Представьте себе: говорить, что я бы уже должен быть на свободе и что он не может объяснить, почему меня еще не освободили. Непостижимо, что человек способен сказать такое, зная, в каких условиях мы содержимся.