Мы победим! Тайные тюрьмы Сальвадора - Хандаль Шафик Хорхе. Страница 31

Это привело доктора Мадриса в очень подавленное состояние.

Через несколько дней лейтенант Кастильо вновь прошел неподалеку от камер во время ужина, и снова доктор попросил его поговорить с ним.

В этот раз разговор велся в основном о политической ситуации в стране, и лейтенант Кастильо проявлял явное беспокойство. Нам слышны были эти разговоры, потому что они велись у входа в камеру.

— Предстоящие выборы будут очень сложными, — говорил Кастильо, — как правые, так и левые выдвигают кандидатом военного, а именно это и скверно. Всем известно, что у всякого военного в вооруженных силах есть люди, поддерживающие его и идущие за ним. Кто знает, что произойдет на этот раз, ведь с одной стороны полковник Кларамоунт, а с другой — генерал Ромеро.

Как-то вечером во время ужина мы услышали, как сержант Боланьос, вскоре выходивший в отставку, а потому с особым рвением выполнявший поручаемые ему дела, разговаривая с одним из своих коллег о кандидате в президенты полковнике Эрнесто Кларамоунте, произнес:

— У этого человека безупречная биография, он честный военный, в этом нет никакого сомнения, — и с сожалением добавил: — Не знаю, как он согласился стать кандидатом от этих из Национального оппозиционного союза.

Всякий раз, услышав подобные разговоры, мы принимались обсуждать события, происходившие за пределами тюрьмы.

РАССКАЗ ЧЕЛЕ МЕНЫ О СОБЫТИЯХ 25 МАРТА 1972 ГОДА

Однажды, когда меня вели на допрос, я услышала разговор нескольких полицейских, среди которых был Челе Мена. В тот раз он рассказывал о своем участии в неудавшемся государственном перевороте генерала Фиделя Санчеса Эрнандеса 25 марта 1972 года, Тогда он еще был рядовым солдатом, носившим форму, о каких они теперь с презрением отзывались:

— Да ведь это же простой солдат.

— Такому остолопу только форму и носить!

— Все они кретины!

Эти и многие другие выражения были обычными среди сотрудников Второго отдела. Они всегда так разговаривали. Даже тогда, когда говорили о других службах (Национальной полиции, либо Финансовой полиции, которую презрительно называли «козлиная борода»). Но особенно часто среди них можно было услышать следующее:

— Нет, вы только подумайте. Почему обязаны убивать одни гвардейцы? Почему не убивают полковники и другие офицеры? Эти слюнтяи в случае чего пускают в ход только дубинки, а оружие оставляют в машине. Вечно прячутся за наши спины, а мы вкалываем за них. Врезать бы им самим по первое число, ведь именно они виноваты в том, что у нас в стране все так неладно.

Они считали себя выше остальных, поскольку принадлежали к специальной службе и пользовались определенными преимуществами по сравнению с другими.

Вспоминая известные события 25 марта, Челе Мена рассказал тогда, как ему, только что закончившему гвардейское училище, пришлось лицом к лицу столкнуться со смертью.

— После первых выстрелов я так испугался, что челюсти начали выстукивать мелкую дробь, а тело тряслось как от сильного холода. Зубы стучали так громко, что я сам их слышал. У меня дрожали и поднашивались ноги. Мы сидели в окопе, и вдруг я увидел группу солдат, бежавших в нашу сторону. Командовал ими какой-то капитан. Он бежал впереди и одним из первых был убит. Я видел, как он упал.

Челе Мена имел в виду капитана Массино Морелли, который погиб, сражаясь против Национальной гвардии 25 марта 1972 года. Как все переменилось, подумала я. Эти люди (агенты «Специальной») — надежда и опора фашизма, а как они тряслись в тот день, когда столкнулись с мужеством и бесстрашием демократически настроенных офицеров-патриотов, таких как Морелли, отдавших свою жизнь в борьбе против фашистов.

Между тем он продолжал:

— От страха все мы начали стрелять. Не целясь, открыл огонь и я по наступавшим на нас солдатам. Увидел, как упал один из них, и это придало мне смелости. В конце у меня совсем перестали дрожать доги и стучать зубы. Вообще-то ощущение не из приятных, особенно поначалу, когда дрожь унять просто невозможно, но потом ко всему привыкаешь.

НОЯБРЬ И ДЕКАБРЬ. АРЕСТЫ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

В конце ноября во время захвата национальными гвардейцами конспиративной квартиры в Сонсонате была арестована член организации Национальное сопротивление Лиль Милагро Рамирес (партизанская кличка Аидее). Вместе с ней был схвачен член Исполнительного совета Национальной ассоциации сальвадорских преподавателей. Во время перестрелки он был ранен двумя выстрелами из карабина в плечо и руку, а ей пуля слегка задела голову.

Газеты, однако, сообщили, что в стычке была убита неизвестная девушка. На этой квартире были обнаружены документы организации НС, а так как властям было известно, что уже более года назад Национальное сопротивление отделилось от Революционной армии народа, на допросе, устроенном Аидее, ей показали мои фотографии из архива. Поэтому меня и привезли в Таможенную полицию «для установления личности девушки из НС, которая говорит, что знакома с тобой».

Когда нас вывозили на опознание какого-нибудь дома или людей, подозреваемых в принадлежности к подпольным организациям, при этом участвовало по крайней мере восемь полицейских и два автомобиля. На сей раз на встречу с Лиль в специальной полиции меня сопровождало три автомобиля и одиннадцать человек, вооруженных винтовками, автоматами, пистолетами и т, д. Везли меня с завязанными глазами. По прибытии на место повязку сняли, и сержант Паломо спросил:

— Ты знаешь его, Фина? Он из РАН.

Я увидела сидящего в углу комнаты мужчину крепкого телосложения, лет тридцати. Он был без рубашки, одна рука забинтована и висит на широком платке, перекинутом через шею. Плечо заклеено пластырем, на котором видны пятна йода. На глазах — повязка.

— Ага, узнаешь. Это профессор. Тот, чью фотографию я тебе показывал.

Действительно, в то утро во время завтрака нам показали членский билет добровольца Общества Красного Креста, выданный на имя профессора Мануэля Альберто Риверы. На фотографии был запечатлен молодой мужчина в очках. На вопрос, знаем ли мы его, все ответили, что нет.

Именно тот человек, которого мы видели на фотографии в билете, сидел сейчас передо мной. Я его не знала. И вновь подтвердила это,

— Ты уверена?

— Да. Я его не знаю.

— Уложите-ка его снова, — распорядился Паломо.

— Но женщину-то ты узнаешь. Она утверждает, что вы с ней знакомы. Угадай-ка, кого мы тебе сейчас покажем? Мы ее арестовали в Сонсонате вместе с профессором.

Это сообщение глубоко встревожило меня. «Кто же попался им в руки?» — с волнением спрашивала я себя. Всякие мысли роились у меня в голове, однако я и не предполагала, что арестованной была Лиль. Вхожу в дверь комнаты, располагавшейся по соседству с той, где они держали профессора, и вижу там Лиль Милагро. Для меня это было полной неожиданностью.

Она была прикована к кровати. На лице следы побоев.

Лиль они рассказали, что я уже якобы сотрудничала с полицией и мне даже сняли комнату в поселке Ла-Рабида, но из страха быть убитой бойцами Революционной армии народа за предательство я предпочитала большую часть времени проводить в здании Гвардии. Однако, увидев меня, она тотчас же поняла, что все сказанное полицейскими чистейшая ложь. Мой бледный, изможденный вид, грязная потрепанная одежда сразу же сказали все.

Гарай «заботливо» приказывает:

— Свяжите-ка их вместе и пусть немного поболтают. Как политические противники, они вряд ли сговорятся.

После того как нас приковали наручниками к одной кровати и оставили наедине, нам удалось немного поговорить.

Она рассказала, как произошел арест.

Профессор Ривера не имел никакого отношения к революционной деятельности и не знал, кем являлась Лиль; она представилась учительницей и пригласила его к себе домой поговорить. На рассвете в дверь дома постучали, и Лиль быстро объяснила профессору, кто это может быть. Видя, что не открывают, полицейские начали ломиться и стрелять в дверь. Это вывело профессора из состояния оцепенения, вызванного ее признанием. Он закричал, что сдается, пытался объяснить, кто он, просил не стрелять.