Америка и мир: Беседы о будущем американской внешней политики - Игнатиус Дэвид. Страница 50

ИГНАТИУС: Для них Интернет служит еще и системой координации и управления.

СКОУКРОФТ: Совершенно верно, такой аспект есть.

ИГНАТИУС: Збиг, что нового видите в мире вы?

ЗБИГНЕВ БЖЕЗИНСКИЙ: Прежде всего надо признать, что традиционные проблемы власти и геополитики никуда не делись. Но на эти традиционные проблемы, меняя при этом их характер, накладываются два новых фундаментальных фактора. Первый, субъективный, — изменение умонастроения человечества, которое я называю глобальным политическим пробуждением. Впервые в истории политически активизирован весь мир. Процесс этот начался с Французской революции, распространился в конце девятнадцатого и в течение двадцатого века на всю Европу и Азию и охватил весь мир.

Второй фактор — это выход на передний план по-настоящему глобальных проблем выживания. До сих пор самыми большими проблемами выживания были проблемы национального масштаба, созданные человеком, как геноцид армян или холокост, или естественными явлениями, такими как засуха. Сейчас появились проблемы выживания глобального характера. Позвольте мне несколько детализировать оба этих утверждения.

На субъективном уровне глобальное политическое пробуждение порождает массовую нетерпимость, непримиримость к неравенству, к различию уровней жизни. Оно рождает зависть и обиду, усиливает иммиграцию — здесь об этом говорил Брент. Отсюда же — требование уважения к своей культуре и к индивидуальному достоинству. Большая часть человечества если и ощущает такое уважение от зажиточных стран, то недостаточное. На объективном уровне среди новых глобальных проблем следует назвать кризис окружающей среды, угрозы условиям существования человечества, связанные с изменением климата, и невероятный потенциал преднамеренных массовых убийств одних людей другими. Сейчас можно мгновенно и без труда убить сразу массу народа.

Я писал однажды нечто в том смысле, что совсем недавно было легче управлять миллионом человек, чем убить этот миллион. Сегодня же намного легче убить миллион человек, чем управлять миллионом беспокойных, возмущенных, нетерпеливых людей. Эта опасность грозит всем нам. Вот почему так важен вопрос о нераспространении ядерного оружия.

Эти два новых условия осложняют более традиционные вопросы, требующие решения. На эти вопросы накладывается необходимость понять уникальные задачи двадцать первого века и действовать соответственно, что требует полного преображения как субъективного состояния человечества, так и объективных условий его существования.

ИГНАТИУС: Но решение этих новых глобальных задач по-прежнему возлагается на систему национальных государств, у которой методы остаются весьма традиционными.

Мой старый профессор в Гарварде, Дэниел Белл, заметил более тридцати лет назад, что масштаб национального государства для мелких жизненных проблем слишком велик, а для крупных жизненных проблем слишком мал. Я хочу спросить: не следует ли подумать о новых структурах, новых способах решения этих проблем, которые выходят за рамки национального государства? Как вы думаете, Брент? Мечта, восходящая еще к 1945 году.

СКОУКРОФТ: Следует. Мы описали ситуацию, которая этого требует, а именно — новый мир, возникающий поверх международных институтов, созданных старым миром и для старого мира, от которою этот новый мир сильно отличается.

Но в США сейчас отношение к международным организациям — худшее за много десятков лет. Оно всегда было двойственным, но сейчас сильно качнулось к отрицательному. Я думаю, что если бы Организация Объединенных Наций сейчас не существовала, то мир в том виде, в каком он есть сейчас, — не смог бы принять сколько-нибудь полезную хартию ООН.

ИГНАТИУС: Это пугает.

СКОУКРОФТ: И в этом трудность. Миры старый и новый конфликтуют друг с другом, и нет острой необходимости, которая заставила бы политически ответственных людей предпринимать какие-то действия.

БЖЕЗИНСКИЙ: Позвольте мне к этому кое-что добавить. В прежних наших дискуссиях Брент выражал скепсис по поводу идеи создания чего-то вроде коллектива или союза демократий. Я забыл точное название, но главное, что Брент сомневался в полезности такого образования. Я разделяю его скептицизм. С одной стороны — как мы определяем демократию? Кого принимаем в союз, а кого — нет? Многие наши друзья окажутся за чертой, но многие другие страны, нам не дружественные, в союз попадут, а толку не будет. Но если ставить вопрос практически, мы должны спросить себя: с кем нам удобнее всего работать по проблемам того рода, о котором мы говорили?

Я намерен подчеркнуть два момента: во-первых — мы знаем, что некоторые государства имеют общие с нами ценности и интересы, и поэтому мы должны с ними работать более близко. К этой категории я прежде всего отнес бы Европу. Именно поэтому я считаю столь важным действительно приложить все усилия ради подлинного партнерства с Европой. Это требует большой работы. Но партнерство с Европой — больше чем лозунг.

Во-вторых, я бы сказал, что и вне Европы есть страны, попадающие в ту же категорию, и поэтому мы должны думать, как их привлечь к сотрудничеству. В этот список входит Австралия; по очень многим параметрам входит Япония, но организовать с ней сотрудничество — задача более сложная. Все в большей и большей степени становится такой страной Южная Корея, вводящая в свою политику некоторые глобальные задачи. Могут быть и другие страны.

Подводя итоги по затронутым вопросам, можно сказать: в наших интересах создавать коалиции государств, заинтересованных в решении этих проблем, и при отборе участников смотреть не только на то, демократические эти государства или нет. Можно начать с демократических государств, у которых с нами общие ценности, но выборочно привлекать и другие страны, если они действительно готовы ответственно работать надданными вопросами. Это будет нелегко, но в одиночку мы все равно решить указанные проблемы не сможем, и нам нужны будут союзы, объединяющие большой силовой и экономический потенциал и серьезно настроенные на работу. По некоторым вопросам понадобится коалиция с Россией, по другим — с Китаем, или с Индией, или с Бразилией и так далее.

ИГНАТИУС: Есть вопрос: как этой группе согласных между собой развитых стран расширить царство закона, порядка и безопасности на весь мир? Политолог Томас Барнетт написал книгу под названием «Новая карта Пентагона», в которой он выделяет это ядро — страны, связанные между собой, по его термину, упорядоченными наборами правил — Брент их назвал странами глобализации, — и раздробленную периферию, страны за пределами упорядоченного мира правил, где нарастает беззаконие, анархия, зачастую тирания. Он формулирует нашу задачу как распространение взаимосвязанности и упорядоченных наборов правил на весь мир, чтобы не было этих уголков беззакония. Брент, как это можно сделать?

СКОУКРОФТ: Я думаю, что тем же способом, которым и раньше действовали США. Я согласен со Збигом, но я не обязательно начинал бы с демократических государств.

БЖЕЗИНСКИЙ: Я тоже.

СКОУКРОФТ: Я начал бы с лидерства в каждом вопросе. Не с доминирования или ультиматумов, а именно с лидерства. У Соединенных Штатов есть такая традиция. Например, и Лигу Наций, и ООН придумали США. И то, и другое придумано удачно, и если США, пользующиеся репутацией страны, которая принимает близко к сердцу интересы всего человечества, займут лидирующую позицию, они смогут сплотить людей и убедить их двигаться в правильном направлении. Именно этим лидерством мы слишком мало занимались в последние годы — в частности, поскольку кончилась «холодная война», и мы позволили себе вздохнуть с облегчением: серьезных проблем больше нет, и можно заняться только внутренней политикой. Во внешнем мире все успокоилось, реальных угроз не было.

Теперь выясняется, что не так уж успокоилось, но я думаю, что если бы мы взяли на себя лидерство, например, в вопросе изменения климата и сказали бы: «Проблема затрагивает весь мир, и что-то надо делать», — мир бы откликнулся. У нас огромный моральный авторитет и сила. В конечном счете такой же авторитет может завоевать себе Европа, но прямо сейчас у нее его нет, и уж точно нет ни у каких других центров силы. Нам это вполне по плечу, но после окончания «холодной войны» мы редко брали на себя роль лидера.