Дипломатия (ЛП) - Никольсон Гарольд. Страница 16

Поняв, что таким образом они оказались связанными обязательствами без их на то согласия, демократии решили, что это не должно иметь места в будущем. Два важных шага были предприняты, чтобы помешать повторению подобного рода случаев. По так как публика не разбиралась в понятиях «секретная дипломатия» и «открытое обсуждение», она не заметила, какую революцию эти два мероприятия произвели с точки зрения демократического контроля.

Первым мероприятием было условие, внесенное в статью 18 устава Лиги наций, а именно: «Каждый международный договор, заключенный любым членом Лиги, должен быть зарегистрирован в секретариате Лиги и, по мере возможности, немедленно им опубликован. Ни один договор или международное обязательство не вступает в силу до момента регистрации».

Если бы все державы были членами Лиги наций или оставались таковыми, это условие положило бы конец всем тайным договорам и всей тайной внешней политике, которая могла бы втянуть народы в войну без их на то согласия. К несчастью, ряд стран не вошел в Лигу наций, а некоторые ушли из нее. Эти страны имеют право заключать между собой тайные договоры. Но народы стран, состоящих членами Лига, имеют гарантию того, что любой тайный договор, заключенный их правительствами, не имеет законной силы до момента опубликования, и они, таким образом, ограждены от повторения ситуации, существовавшей в 1914 г.

Второй шаг, предпринятый для обеспечения демократического контроля над внешней политикой, это — изменение (однако только в демократических странах) прежней теории и практики ратификации. Под ратификацией понимается окончательное утверждение верховной властью страны договоров, заключенных ее представителями.

До 1918 г. ратификация была почти пустой формальностью. Правительство, имевшее в данное время большинство в парламенте, предоставляло своим послам или лицам, ведущим переговоры, полноту власти подписать тот или иной договор, снабдив их инструкциями о целях, которые должны быть достигнуты, об уступках, которые могут быть, если возникнет необходимость, сделаны. Если лицо, ведущее переговоры, честно выполнило инструкции, договор, который оно подписало, ратифицировался без каких-либо проволочек. Могли иногда возникнуть (как это имело место при обсуждении англо-русской конвенции 1907 г. [41]) дебаты и даже острая критика условий договора. Но во всех, по крайней мере европейских, странах правительство считало себя морально связанным подписями своих уполномоченных. Непризнание этой подписи, или, другими словами, отказ в ратификации, рассматривалось бы как вотум недоверия и вызвало бы отставку кабинета. Сверх того, до 1919 г. такие действия европейской державы рассматривались как отказ от принятых обязательств и нарушение принципов «европейского концерта».

Нужно отметить между прочим, что практика США всегда отличалась в этом вопросе. Согласно части 2 статьи II конституции, право ратификации предоставлено президенту с согласия сената, для чего необходимо, чтобы за ратификацию высказалось не менее двух третей его членов. Благодаря этому закону нередко случалось, что сенат отказывался ратифицировать договор или настаивал на включении различных поправок. Когда в 1807 г. сенат не ратифицировал Лондонского договора и потребовал внесения изменений в договор, Каннинг охарактеризовал действия сената «как нечто необычное во взаимоотношениях между странами». Но сенат продолжал придерживаться этой необычной практики. Наиболее потрясающий пример этой теории — это отказ ратифицировать договор, который был заключен и подписан самим президентом. Я имею в виду Версальский договор.

Этот отказ произвел глубокое впечатление в Европе, и хотя он спутал все решения мирной конференции, он дал возможность остальным странам понять, что эта формальность — ратификация— может разрешить вопрос о демократическом контроле. В настоящее время ратификация каждого договора, заключенного демократическим правительством, не только формально, но и по существу зависит от одобрения большинства обеих палат парламента. Чтобы усилить значение этой меры, первое лейбористское правительство Великобритании установило правило, что любой договор, подлежащий ратификации, должен быть представлен парламенту по крайней мере за три недели до дня ратификации.

Хотя эти условия и являются исключительно важной защитой против тайных договоров и тайной политики и хотя они являются опорой демократического контроля, все же нельзя считать, что ныне действующая система окончательно разрешает вопрос. Она на деле очень неудобна и неэффективна. Ясно, что весь процесс переговоров будет усложнен, если лица, ведущие переговоры, не могут полностью гарантировать, что то, что они предлагают, или то, с чем они соглашаются, будет приемлемо для верховной власти страны, которую они представляют. В прежние времена перед европейской дипломатией лишь очень редко вставал подобного рода вопрос, и хотя новая практика представляет собой большой сдвиг в сторону открытых договоров, она в то же время сильно осложняет переговоры.

Искусство переговоров сильно страдает от того, что сторона, требующая от другой уступок, не может сама гарантировать, что ее обещания будут выполнены. Если демократическая дипломатия хочет быть такой же эффективной, как и предшествовавшие ей, то она в первую очередь должна найти выход из этого положения.

Кроме того, необходимо разрешить и другие проблемы. Каждая государственная система имеет свои достоинства и недостатки, которые оказывают влияние на внешнюю политику и на аппарат, при помощи которого эта политика выполняется. Признавая, с одной стороны, одним из главных достижений демократической дипломатии уничтожение гибельной системы тайных договоров, мы должны одновременно признать, что она создала ряд осложнений, которые мешают не только переговорам, но и дружбе между народами и устойчивости международных отношений.

Каким особым опасностям и затруднениям подвержена демократическая дипломатия в теории и на практике? Я начну с теория.

Всеми признано, что главная опасность демократической дипломатии заключается в безответственности суверенного народа. Я хочу этим сказать, что, хотя народ является высшей властью, которая контролирует в конце концов внешнюю политику, он не отдает себе отчета относительно ответственности, лежащей на нем.

В дни абсолютных монархий честь короля служила порукой выполнения договоров, подписанных и ратифицированных от его имени. Монархи не всегда чувствовали себя связанными принятыми обязательствами, но они по крайней мере сознавали (а Людовик XIV всегда сознавал), что они рискуют своим добрым именем, если не выполнят их. Когда политика перешла из рук монарха в руки правящего класса, сознание того, что выполнение обязательств, принятых правительством, является делом чести всего класса, осталось. Однако теперь, когда множество неизвестных и непонимающих избирателей контролирует внешнюю политику, чувство личной или корпоративной ответственности исчезло. Суверенный народ не сознает своих суверенных прав и не знает, что по его поручению эти договоры, которые он отказывается признать, были подписаны.

Эта безответственность поощряется некоторыми популярными газетами, которые способны поддерживать отказ от данных обещаний, не упомянув даже, что эти обещания были сделаны надлежащим образом избранным правительством и ратифицированы после тщательного обсуждения парламентом. Тот же самый владелец газеты, который был бы глубоко возмущен, если бы фирма, помещающая объявления или изготовляющая шрифт, отказалась выполнить контракт, готов проповедовать отказ от обязательств там, где это касается страны в целом. Если демократии начнут не признавать решений, принятых от их имени и скрепленных надлежащими представителями, то, конечно, рухнет фундамент, на котором построены международные соглашения, и наступит анархия.

Эта проблема тесно связана со второй опасностью демократической дипломатии, а именно с незнанием. Под незнанием я понимаю не незнакомство с фактами — обязанность правителей и экспертов представить избирателям важнейшие факты в удобопонятной форме. Неважно, знают ли избиратели, где Тешен [42] или какова производительность заводов Шкода [43], но важно то, что в своем подходе к международным вопросам демократии не всегда проявляют ту уравновешенность и здравый смысл, которые они применяют в делах внутренних.