Революция, которая спасла Россию - Вахитов Рустем Ринатович. Страница 4

Но если обратиться к самому содержанию несчастливого законопроекта, то выяснится, что и тут А. Музафаров допускает «небольшую» неточность. Он пишет, что эта программа перехода ко всеобщему и обязательному образованию, но скромно умалчивает, о каком образовании идет речь; и у наивного читателя, к тому же ослепленного идеалами белого патриотизма, может создаться впечатление, что руководство Российской Империи задумало осчастливить население всеобщим, бесплатным и обязательным средним образованием! Действительность куда проще: в проекте Столыпина говорится об обязательном, всеобщем бесплатном начальном образовании. Проект предполагал, что это образование охватит детей от 8 до 11 лет, будет продолжаться 4 года. При этом нормальным числом детей на одного учителя признается 50. Следует напомнить, что в дореволюционной начальной двухклассной школе (где каждый класс длился по два года) преподавались следующие предметы: Закон Божий (краткий катехизис и Священная история), чтение, письмо, четыре действия арифметики, церковное пение, начальные сведения из истории церкви и Российского государства, а также не всегда – ремесла и рукоделия. То есть выпускник такой школы должен был знать «Символ веры», уметь читать, писать, складывать, вычитать, делить и умножать и знать самые элементарные сведения по отечественной и церковной истории. В сущности, этот проект брал за образец церковно-приходскую школу Российской империи, полностью повторяя ее структуру и программу. Между тем как в империи были еще земские школы, где учителя по своему почину стремились преподавать больше светских предметов: географию, природоведение. Однако архитекторы дореволюционного проекта всеобуча их опыт проигнорировали. Природоведение войдет в число дисциплин начальной школы лишь при Советской власти.

Важно также отметить, что начальное образование не было в Российской империи просто ступенькой к среднему и высшему, как впоследствии в СССР. Даже если бы законопроект был бы реализован, большинство выпускников этих школ не смогли бы поступить в школы следующих циклов. Роль средней школы выполняли гимназии, в которые принимали по сословному принципу, то есть детей дворян, чиновников и т. п. Доступ детям простолюдинов в гимназии был запрещен по знаменитому циркуляру министра просвещения Делянова от 1887 г., получившему название «указ о кухаркиных детях». При этом только выпускникам гимназий был открыт путь в университет, к получению полноценного высшего образования. Своего рода неполноценной средней школой были реальные училища, окончание которых первоначально открывало путь лишь в технические, промышленные, торговые вузы, но не в университеты (после 1888 г. было разрешено поступать и в университеты, но только на физико-математические и медицинские факультеты). Прием в реальные училища был более демократичным, но не настолько, чтоб они стали массовыми образовательными учреждениями. В 1913 г. в России было 276 реальных училищ, в которых обучалось всего… 17 тысяч человек (тогда как только по переписи 1897 г. в империи было более 40 миллионов детей школьного возраста, к 1913 г. их число, благодаря росту общей численности населения, конечно, возросло).

Кроме того, нам представляется порочной сама логическая аргументация автора. Исходя из того, что имперское правительство в первое десятилетие XX в. создавало в большом количестве школы и вузы и щедро выдавало ассигнования на образование, делается вывод, что на протяжении последующих 20 лет происходило бы то же самое, темпы финансирования образования и динамики создания школ сохранились бы. Порочность этой логики общеизвестна, данную ошибку обычно иллюстрируют анекдотическим примером: если Петя съедает одну булочку за 2 минуты, то из этого не следует, что за три часа он съест 90 булочек. Возможности Пети ограничены размерами его желудка, и, скажем, больше 10 булочек за раз он съесть просто не сможет. Тут та же ситуация. Сам Музафаров признает, что сильным ударом по экономике России, да и по устойчивости государства стало участие России в Первой мировой войне. Естественно, в условиях войны не было возможности выполнять план о всеобуче, даже если бы он действительно был принят в 1908 г. Финансирование проекта сократилось бы, и его реализация существенно отодвинулась бы во времени. И даже если представить, что война не закончилась бы для России революцией и гражданской войной, то все равно бы понадобились время и силы на послевоенное восстановление хозяйства. Кроме того, в этом случае Россия осталось бы страной, тесно увязанной с мировым капитализмом, следовательно, ее бы коснулся мировой экономический кризис 1920–1930-х гг. (известный под его американским названием – «Великая депрессия»). Уже поэтому всеобуч в Российской империи к 1928 г. был просто нереален.

Впрочем, на самом деле все это тоже не очень существенно. Ведь революционных потрясений не могло не быть и неизбежность их во многом была связана как раз с развитием образования и ростом просвещения. Как бы парадоксально это ни прозвучало, чем больше царское правительство заботилось о всеобщем образовании, тем больше оно приближало собственное падение.

Даже без социологических сводок совершено очевидна прямая связь между уровнем образованности подданных Российской империи и их нелояльностью к власти императора и всему существовавшему тогда режиму. Наиболее верноподданнически были настроены крестьяне и городские мещане, среди которых было больше всего неграмотных или малограмотных (причем, как и сегодня в случае с поддержкой Путина, до революции поддержка царя вовсе не означала поддержки правительства и госаппарата). Крестьяне вплоть до 1905 г. были охвачены монархическими настроениями, и лишь когда Столыпин именем государя стал проводить насильственную приватизацию, в ходе которой крестьян, не желавших делить общинную землю, расстреливали из пулеметов, наступило разочарование. Монархические настроения имели место и среди рабочих, где в 1905 г. действовали многочисленные ячейки черносотенных организаций. Хотя рабочие, конечно, были гораздо революционнее, но во многом за счет пропаганды, которую вели в их среде революционные интеллигенты. Неслучайно Ленин в 1902 г. в работе «Что делать?» откровенно признал, что без помощи революционеров-интеллигентов рабочие сами не поднимутся выше уровня экономических протестов. Это было признание пропагандиста-практика, который до этого немало поработал в рабочих кружках и знал ситуацию.

Самой же враждебной по отношению к самодержавию группой, стремящейся к уничтожению режима, была интеллигенция, то есть слой населения, который был и наиболее образованным. Университетская профессура была почти сплошь либеральной и принимала активное участие в событиях 1905 г., пока они не переросли в вооруженные восстания. Именно университетская интеллигенция стала базой парии конституционных демократов, которая была подлинной создательницей и осуществительницей «проекта Февраля». Интеллигенты составляли базис и других, более радикальных партий. Так, верхушка партии эсеров, именовавшейся крестьянской партией, сплошь состояла из интеллигентов. То же касалось и социал-демократической рабочей партии. Показателен состав Политического Бюро ЦК РСДРП(б), созданного в октябре 1917 г. перед восстанием. Туда входили Ленин, Бубнов, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Сталин, Троцкий. Ни один член этого Политбюро никогда не работал на заводе или на фабрике и не был пролетарием по социальному происхождению. Все они принадлежали к разночинской интеллигенции. Ленин был дворянин, Бубнов – сын купца, Сокольников – сын врача, Зиновьев – сын мелкого предпринимателя, Каменев – сын инженера, Троцкий – сын зажиточного землевладельца-арендатора. Выходцем из простонародья был только Сталин (но и он был не пролетарием по происхождению, а сыном кустаря-сапожника и крестьянки).

Учителя, врачи, агрономы и т. д. начиная со второй половины XIX в. в большинстве своем были распространителями революционных идей на самых разных уровнях общества.

Наконец, российское студенчество было настроено крайне радикально. Один из авторов знаменитого сборника «Вехи» кадет Изгоев сетовал, что дореволюционный российский студент, в отличие от своего западноевропейского коллеги, не столько учился, сколько занимался пропагандистской, кружковой деятельностью, писал прокламации и петиции, «защищал права народа». Студенты и даже выпускники университетов, ставшие обычными мирными учителями и врачами, стыдились, что они «не положили жизнь на алтарь борьбы за народное дело», то есть, выражаясь менее витиевато, стыдились того, что они… не стали членами подпольных террористических группировок и не оказались в тюрьме или на виселице. В период откровения, по словам Изгоева, такой инженер сетовал своим товарищам, что он «опустился», то есть перестал заниматься революционной деятельностью, которой он краткое время занимался во время учебы в университете. Можно себе представить германского инженера, ставшего человеком обеспеченным и главой семейства и сетующего, что он не пошел в бомбисты? В дореволюционной России же это было нормой.