Распоротый - Дубов Игорь. Страница 36

На углу, перед площадью, Таш остановилась и, вцепившись в мою мокрую накидку, запрокинула голову, вглядываясь мне в лицо. Ее прозрачные глаза потемнели в ночи, мокрые волосы надо лбом склеились в тонкие прядки, а на щеках и носу блестели капельки дождя. Однако, несмотря на это, она была так хороша, что у меня от восторга на миг перехватило дыхание.

– Милый мой, милый, – она, прощаясь, закинула руки мне за шею, – чудесный мой, дорогой, настоящий мужчина, откуда ты взялся такой? Я буду помнить тебя, Распоротый, я хочу снова увидеть тебя, я хочу снова умирать под тобой. Я увижу тебя еще? Я обязательно должна увидеть тебя еще! Можно я опять приду к тебе? Я хочу тебя, я не наелась. Просто я сегодня больше не могу.

– Ну конечно, конечно! – засунув руки в прорези накидки Таш, я в который уже раз принялся ласкать ее грудь и ягодицы и сам возбудился, ощутив, как на мгновение сладостно обвисло, а потом напряглось и жарко прильнуло ко мне ее гибкое тело. – Мы обязательно увидимся снова! Куда же я от тебя денусь? Ты потрясающая! Я был по пояс в земле, ты вытащила меня. Такое счастье! Я не хочу тебя отпускать. Хочешь, я заберу тебя завтра после Совета?

– После Совета? – Таш прижалась ко мне долгим поцелуем. – Давай доживем до завтра, милый. Сегодня я не в состоянии даже думать об этом.

Я стоял на обочине, глядя ей вслед до тех пор, пока можно было видеть через дождь ее экипаж, а потом повернулся и, не замечая льющих на меня с неба потоков, побрел обратно. Я шел, переполненный ощущениями, и боялся их расплескать. Сейчас я чувствовал себя по-настоящему счастливым. Это была моя женщина. Мой размер. В моем зыбком мире, случайно задержавшемся на границе Нави и Яви, во тьме, в которой еще вчера не было ни тверди, ни светил, вдруг, словно по волшебству, волей непостижимого демиурга появился крохотный островок надежды, освещенный робкой пока еще искоркой любви. Оклахома ждал меня в дверях своего номера. Судя по всему, он караулил специально и вышел, едва заслышав шаги.

– Ну, ты даешь, рулевой! – закричал он еще издалека. – Вчерашняя подружка как – не ревнует? Девочка – предел! Давай завтра втроем!

Я молча подошел поближе.

– Слушай, – тихо сказал я ему, глядя прямо в водянистые глаза, тускло поблескивающие на багровом, покрытом бугристыми уплотнениями лице, я тебя предупреждаю: держись от меня подальше. Похоже, тебе пора улетать. Ты меня достал.

Оклахома изумленно вытаращился на меня, потом протянул руку, готовясь схватить за разлетайку, но в последнюю секунду усмирил порыв.

– О-ля-ля, – рассмеялся он. – Меня, кажется, пугают. А ты не боишься, паренек?

– Тебя? Нет.

Обогнув его, я пошел по коридору, чувствуя лопатками сверлящий спину взгляд. Мне очень хотелось обернуться, но делать этого я, естественно, не стал.

Пора было лететь. На этот раз я решил действовать умнее. Чтобы не лопухнуться, как вчера, я решил взять с собой всю считывающую аппаратуру. Особо не разбираясь, я покидал в сумку зачехленные рекордеры и заторопился к выходу. Дверь Оклахомы на этот раз была закрыта, однако я прекрасно понимал, что военные действия теперь неизбежны. Сейчас это было более чем некстати, я чувствовал свою вину. Но сдерживаться я уже не мог.

Несмотря на позднее время, народу на улицах болталось еще много, поэтому я никак не мог взлететь. Мелькали какие-то тени, некоторое время сзади тащился перебравший скруша молодой человек, выскочил прямо на меня и исчез в тумане экипаж. Наконец я дошел до парка, нырнул в него с освещенной улицы и, скрывшись в спасительной тьме, сразу же поднялся в воздух.

Оставив позади быстро растворившиеся в облаках огни города, я летел сквозь пропитанный водой мрак, и теплый ветер ласково щекотал мне ресницы. Впервые за долгое время я был по-настоящему счастлив. Дождь громко стучал по капюшону, забивая писк локатора в ухе. Заброшенная за спину тяжелая сумка все время заваливала меня, съезжая на правый бок. Пару Раз я снизился так, что получил метелками по физиономии. Однако все эти помехи оставались где-то на периферии сознания, нисколько не раздражая меня Снова и снова я мысленно прокручивал в голове все, что произошло за последние два часа, и нелепая улыбка не сходила с моих губ.

Это была справедливая награда – награда за то, что, несмотря на сильное желание ускорить окончательный расчет, я не сломался и остался жить. В моей аптечке хватало средств, обеспечивающих эту процедуру. Стыдно признаться, но несколько раз, во время наиболее сильных приступов отчаяния, я доставал одну из запаянных коробочек и, чувствуя, как болезненно стягивает лицо гримаса кривой ухмылки, задумчиво водил пальцами по черной шероховатой поверхности. Вряд ли бы я осмелился когда-нибудь на этот шаг. Но представлять, как прибывшие спасатели вынимают из кресла мой окоченевший труп, было одновременно и стыдно, и сладко.

Все это происходило давно, в самые первые после приезда сюда дни Но даже надежно похоронив позорные для меня мысли о самоубийстве и заблокировав от этих сюжетов дриммер, я продолжал отчаянно просить богов всех планет, чтобы отпущенные мне дни подошли к концу. Я был уверен, что теперь уже никогда не смогу жить так же легко и радостно, как жил раньше. А позорно влачить тоскливое существование я не хотел.

То, что Таш пришла ко мне снова, оказалось для меня абсолютной неожиданностью. Она не должна была делать этого. И тем не менее она пришла. Теперь я очень боялся спугнуть слабое ощущение счастья, зарождающееся в моей душе. Я старался думать о деле, о странных событиях, происходящих в стране, и о рое, который где-то неподалеку устроил свое отвратительное гнездо. Но получалось это у меня плохо. И все время, пока я летел, я видел перед глазами то запрокинутое в страстном крике, то улыбающееся, то нежно смотрящее на меня снизу вверх лицо Таш.

Камеру у моста через Ясоко я обнаружил не сразу. Мне пришлось как следует поползать по прибрежной гальке с фонариком в руке. Сначала я испугался, что камеру засекла электронная разведка роя, но потом она все-таки нашлась – метрах в пяти от того места на бугре, где я ее оставил. Похоже было, что ее отбросило в сторону прошедшее здесь вечером стадо оминотов. Камера не включалась на животных, поэтому проверить свою гипотезу я не мог. Однако гипотеза имела весьма материальное подтверждение: футляр камеры, замаскированный под булыжник, был основательно испачкан результатами их метаболизма.

Обмыв тайник, я вскрыл его и тут же через вьюер просмотрел запись. Увы! Сегодня мне опять не повезло. За весь день через мост проехали только три человека. Все они направлялись из города к перевалу, и никто из них не вернулся обратно. Кроме того, датчики в горах не зарегистрировали никаких возмущений лямбда-полей. А самое главное – не было ни одной радиопередачи.

Расстроенный, я сидел на камнях, слушая шум воды на перекатах, и думал о том, что полет ко второй камере вряд ли добавит что-нибудь существенное к полученной информации. Контролирующая дорогу на Лайлес аппаратура принимала сигналы трансляторов с другой стороны отрога. Но радиопередачу роя взяли бы все пеленгаторы периметра. Раз ничего не было здесь, значит, ничего не было и там. Прошли еще сутки, а местонахождение базы роя так и осталось неизвестным.

Я летел над рекой, борясь с одолевающей в монотонном полете сонливостью. Веки слипались, тяжелая голова все время свешивалась вниз, норовя завалить меня в пике, а писк локатора в ухе превратился в высокую гудящую ноту, напоминающую своими переливами музыку. Понимая, что дальше так лететь опасно, я сбросил скорость, включил автоштурмана и снизился почти до самой воды, надеясь взбодриться от высоко взлетающих холодных брызг.

Однако я так устал, что никакие брызги не могли вырвать меня из полуобморочного состояния и заставить перейти границу реальности. Случалось, что время от времени я выдирался из опутывающего меня ватного кокона, но потом опять проваливался в дрему, и, если бы не автоштурман, не долететь бы мне этой ночью до Тесеко.