Аз Бога ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович. Страница 54

– Не ведаю я вашей веры, – призналась княгиня. – Потому мне все одно, что ариане, что христиане…

– И не ведай до поры, – согласился чернец. – Истина придет к тебе в единый миг, как откровение, дарованное самим Господом, поскольку ты его избранница.

– Чудна твоя речь, старче, – тихо изумилась она. – Ты что же, ясновидец?

– Нет, скорбящая добродетель, я всего лишь монах-молитвенник. Но позревши на тебя, всякий праведный человек увидел бы на твоем челе печать избранницы.

Княгиня бросила поводья и приблизилась к старцу.

– Скажи, монах, что мне сотворить, чтобы вернуть Знак Рода сыну? Кому молиться, чтобы вернуть его разум и светоносность, данные от рождения?

– Никому не молись, дочь моя, ибо ты еще не умеешь молиться, – сказал чернец. – Я за тебя помолюсь, и все, что ты пожелаешь, вернется к тебе и к твоему сыну. .

Слабая надежда упала слезой из очей княгини.

– Если бы сие свершилось… Ты сказывал, искал меня? Зачем? Чтобы вселить надежду?

– Иду я из Царьграда, а послан императором Константином Багрянородным. Прослышал он о тебе, боголюбимая, и о твоей красе да поручил мне снести свое послание царское. – При этом чернец достал из сумы свиток пергамента, запечатанный в серебряной трубке, и подал княгине. – На вот, возьми. А на словах сказал в ноги поклониться.

Взяла Ольга свиток, а посланец поклонился. Ни письмо, ни язык греческий она не знала, и потому обратилась к страннику:

– Как твое имя, молельник?

– Именем я Григорий…

– Поелику ты в земле моей, то мне подвластен. Прочти послание!

Чернец Григорий виновато склонил голову:

– Всяк тебе подвластен, о владычица! Да токмо император наказал самой тебе прочесть, поелику в послании сокрыта тайна, мне, смертному и грешному, недоступная. Прочту я, и более не жить не быть.

– Что же творить мне? Наречия греческого я не ведаю, – смутилась Ольга, – И письма не знаю…

– Наука не хитра, а ты, мудрейшая из мудрых, ее скоро осилишь и тогда прочтешь.

– Добро, Григорий. Поеду я, – она достала золотую гривну. – Се вот тебе, награда.

– Спаси тебя Христос! – дар принимая, вымолвил чернец. – Ступай своим путем и не кручинься более. Твою печаль я на себя принимаю. Ступай, исповедница, с богом!

Поклонился он еще раз и пошел своей дорогой. А княгиня впервые за последнее время вздохнула свободно и ощутила неяркую, призрачную радость. И усомнилась в правде своего порыва, когда сорвала с себя нательный крест и попрала его ногой. Ей в тот час же захотелось войти в десятинную церковь, однако отпущенный конь убежал, и теперь тиуны, скача по полю, пытались его словить. Не дожидаясь, когда ей приведут коня, она отправилась пешком и, ощущая незнакомый трепет, ступила в храм, где начиналась вечерняя служба. Неузнанная, княгиня протолкалась к алтарю и вскинула глаза…

Пред нею был мертвец, распятый на кресте…

12

Долго искал Аббай начало пути к Чертогам Рода, немало побродил он по Руси из конца в конец, и не единожды его останавливали на дорогах все встречные: странники, бояре, холопы, смерды, а то и тиуны и спрашивали, кто он и куда идет. Но в ответ слышали:

– Я Гой есть! Иду, повинуясь року.

– Не встречал ли ты чародея по имени Аббай?

– Много прошел мест и народов, но имени такого не слышал, – говорил Аббай, и ему верили на слово.

Подобных странников бродило по Руси довольно: иные доходили до Египта, иные путешествовали к реке Ганга или на Север к Студеному морю. Признать ли вора, если всякий вор и зловещий чародей всегда обряжен в белые одежды, прекрасен речью и чист взором? Позришь ли ложь, услышишь ли лукавство, если непривычно уху слышать кривду, а очам видеть обман?

Живущие на капищах и в рощеньях волхвы встречали Аббая с честью и провожали с достоинством, иных Знак Рода приводил в восторг и трепет. Не он, а его просили указать Путь к Чертогам, поскольку не всякий волхв владел даром путника, чтобы найти дорогу к Храму Света, однако всякий мыслил пройти этот Путь и поклониться Роду. На капищах сей кумир был заслонен Перуном, но предстоящий бог, имея громовой голос и норов грозный, владел молнией – сиюминутным светом. Он возжигал огни-сварожичи, он сотрясал пространство, казнил и миловал и потому был любим князьями, ибо и они творили в земной жизни нечто подобное. При этом как бы Перун не был зрим и велик, не имел он силы, чтобы править жизнью человека от рождения до смерти. Он предстоял, как воевода в сече, и потому собирал почет и славу. Однако тоска по Свету Истинному овладела волхвами, которые постигли многие мудрости мира. Даждьбожьи внуки, поклоняясь громовержцу, тосковали по своему прошлому, которое по прошествии лет всегда чудится прекрасным.

Но Путь к Чертогам Света был закрыт отступникам, и требовалось немало жертвенного труда, чтобы отыскать его начало. Поэтому русские святилища и жрецы не указали Аббаю дороги к Храму, зато узнал он о Птичьем пути, который мог привести к цели. На Руси же была летняя пора, птицы сидели на гнездах, и следовало ждать осени. С первым зазимком чародей двинулся супротив улетающих на Юг птичьих стай и скоро достиг реки Ра. Встретился ему долгобородый старец – птичий данник, который на дворе своем рожь молотил и сеял по земле, замерзающей в камень. В тот час же рохданит затаился в суслоне, чтобы посмотреть, зачем же этот сеятель бросает зерно в мертвеющую землю? Не таинство ли сокрыто в этом действии, не обряд ли волхвовской, неведомый Аббаю? Скоро в излучине реки появился лебединый клин, и чародей в тот же миг утвердился в мысли, что стоит на Пути, ибо, путешествуя на реку Ганга, он уже хаживал вслед за птицами и едва только не достиг южной святыни народов Ара. Путь ему был открыт! Небесная твердыня не хранила следа, но лебеди летели вдоль реки, и Аббай уж вознамерился идти дальше, минуя хоромы старика, но тут птицы встревожились, закружились над землей и не хотели садиться, хотя долгобородый и кланялся им, и руками махал. Птицы только полнились гневом, и вот, разъярившись, бросились на терем – побили окна, смели узорочье под застрехами и расклевали кровлю.

– Помилуйте! – взмолился старец. – Ужели вы тьму позрели на Пути?! Ей-ей же, не ведал я, не знал…

Птицы не внимали и пуще горячились. Порушив кров, принялись бить суслоны ржи на ниве. И было уж достали рохданита, но, сведущий, он укрылся миртовым посохом и стал недостижим.

– Знать, ослеп я, высочайшие! – горевал долгобородый. – Не позрел черную силу! Вам-то с высоты все видно, побейте же тьму! Но не зорите урожай!

А лебеди и сами не могли отыскать чародея, с криком носились они над позоренным теремом и полем, не садились и не улетали. Но вот лебединый князь влетел в разбитое окно и скоро вырвался оттуда с горящей головней – знать, из печи выхватил. Поднялся он над крышей и бросил огонь. Старец упал на колени.

– Не жгите моего терема! Не впускал я тьму в свои покои! Испокон веков ноги ее за порогом моим не бывало!

Но уж было поздно: разгорелась головня, раздышался огонь и охватил весь терем. Лебеди же выстроились в клин, прокричали воинственно и потянули вдоль священной реки Ра. Безутешный старец протягивал к ним руки, взывал, горько плача:

– Куда же вы, светлейшие?.. О, горе мне! Не уберег Пути! Не исполнил урок свой. Да хватит ли сил ваших без хлебов моих, чтобы прорваться сквозь заслон?..

Так и улетели птицы. А старец вывел из конюшни пернатого коня, вооружился блистающим мечом И, обнаживши до пояса свой худосочный стан, поехал по полю.

– Иду на вы! – крикнул он. – Эй, тьма кромешная! Довольно таиться, выходи в поле! Насмерть буду биться с тобой!

Тем часом рохданит таился за пламенем горящего терема и смеялся над этим витязем. Глупец! Одолеешь ли ты в поединке супостата, не имея силы богатырской и магической? Да и недосуг с тобой ратиться в поле, когда следует тайно пройти не пройденным рохданитами Путем.

– Выходи, не празднуй труса! – взывал старец, носясь по ниве и блистая мечом. – Я не позрел тебя, но лебеди указали! Где ты, мрак мира? Хочу сразиться с тобой! Ура! Ура! Ура!