Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования - Цымбурский Вадим Леонидович. Страница 20

И в это время мы видим возникновение нового государства, распростершегося между Каспием и Алтаем, государства, вобравшего в себя львиную долю того добротного ядра Евразии, о котором писал Савицкий. Это государство, на территории которого осуществляются встреча и сосуществование русского и степного этносов с преобладанием последнего. Мы видим постсоветский Казахстан как государство, на которое наиболее органично ложатся концепции классического евразийства. И совершенно естественно, что евразийскую идею в 1990-х годах провозгласила не Россия устами своих официальных политиков, а Казахстан устами президента Назарбаева. Если для нынешней России евразийская идея не выглядит как основание существования, то для Казахстана она выглядит именно так. Я думаю, что на самом деле сегодня мы должны говорить не о России-Евразии, а о Казахстане-Евразии.

Если бы Казахстан хотел поискать себе другое, более претенциозное название, он по праву мог бы избрать название «Республика Евразия». Но в то же время мы должны учесть, что Россия по своим прагматическим соображениям волей-неволей должна применять геополитические технологии, которые выводят ее на стык с евразийской идеей. Совершенно очевидно, что рассмотренная выше нынешняя геополитическая ситуация толкает Россию к сотрудничеству с другими центрами силы, выходящими к границам лимитрофов. Эти силы стремятся к тому, чтобы евразийский пояс был поясом сотрудничества, чтобы он сводил воедино народы, соседствующие с ним, а не был бы поясом, обеспечивающим установление контроля над этими центрами со стороны силы внешней. Россия волей-неволей должна идти на сотрудничество с соседствующими центрами силы – Китаем, Ираном и Индией, поддерживая это сотрудничество через народы Великого Лимитрофа. Только это обеспечит ей безопасность в ее коммуникационном Урало-Сибирском ядре. Оптимальная сейчас для России политика состоит в том, чтобы не провозглашать евразийскую идею как свою, но, принимая ее как выдвигаемую казахскими лидерами – лидерами «Республики Евразия», – идти на сотрудничество с Казахстаном и придавать этой идее пророссийское, а не антироссийское наполнение.

III

ДАГЕСТАН, ВЕЛИКИЙ ЛИМИТРОФ, МИРОВОЙ ПОРЯДОК

С точки зрения геополитической, смысл дагестанской (и шире – всей северокавказской) ситуации наших дней раскрывается сразу в трех взаимно дополняющих ракурсах. В ракурсе региональном, общекавказском, эта ситуация определяется тем, что после сжатия России, ослабления ее присутствия на Кавказе здесь оформляются как суверенные силы местные малые «империи». Сначала это произошло в Закавказье, где на роль таких «империй» вышли еще в конце существования СССР полиэтнические Грузия и Азербайджан. В первой половине 1990-х Закавказье явно разделилось на причерноморскую и прикаспийскую зоны: каждую такую зону образовывала местная «империя», сотрясаемая волнениями и восстаниями «своих» меньшинств при поддержке, идущей к ним от соседей, пытающихся пересмотреть региональный геополитический порядок (роль внешних антиимперских сил играли в прикаспийской зоне – Армения, а в причерноморской – родственные абхазам и враждебные Грузии народы северо-западного Кавказа, к которым присоединились и русские казаки). Чечня, уже тогда пытавшаяся сформировать свой особый северокавказский центр силы, противостоящий России, была в 1992–1993 годах увлечена устремлениями тех северо-западных кавказцев (кабардинцев, черкесов, отчасти южных осетин), на которых она пыталась распространить свое влияние. Вместе с этими соседями чеченские отряды шли в Абхазию против грузинской «империи», увязая в «бодаловке», которая пускала в распыл энергию и жизни кавказских пассионариев. В тот момент Россия отчаянно сглупила, встав на путь замирения малых «империй»: в частности, она спасла Грузию в 1992–1993 годах и бережет ее до сих пор, блокируя и моря голодом Абхазию.

Чего мы добились, отождествив свои интересы с так называемой региональной стабильностью? Во-первых, малые «империи» консолидировались внутри себя, преодолели смуту и уверились, что жизнь продолжается – несмотря на утрату каждой из них реальной власти над значительной частью ее территории. Они сближаются между собою, сходятся с «натовской» Турцией, выступают соорганизаторами контрроссийской оси ГУАМ, греют руки на декларируемых планах транспортировки каспийской нефти на Запад в обход России и вообще, в контексте идеи Евразийского транспортного коридора, заявляют о себе как о наиболее естественном соединительном звене напрямую между Восточной Европой и постсоветской Центральной Азией – то есть между нынешним натовско-еэсовским пространством и классической «сердцевиной материка», подступающей к нашей Сибири. Во-вторых, избавившаяся от закавказских, особенно от абхазских, хлопот Чечня получает возможность полностью развернуться против России и, при намечающемся взаимопонимании с Тбилиси и Баку (а также с Анкарой), приступить к строительству третьей малой «империи», устремляясь к Каспию. В зону этого строительства попадает Дагестан, до сих пор обретавшийся в стороне от большой региональной игры, а теперь оказывающийся в одном из ее фокусов и немедленно ощетинивающийся против «имперствующих» соседей.

Итак, в данном ракурсе расклад постсоветского Кавказа (с Закавказьем) может быть описан через отношение между ядрами малых «империй» и вздымающимися против них перифериями, как охваченными формальными границами «империй», так и выходящими за эти границы. Свойством этих периферий является принципиальная, хотя зачастую с долей скепсиса, лояльность к России, несмотря на наши постоянные компромиссы с режимами малых «империй» (доходящие до вещей, откровенно позорных – вроде выдачи пророссийского азербайджанского политика С. Гусейнова на расправу режиму Г. Алиева). В 1999 году Дагестан, наконец, тоже вписался в эту общекавказскую картину.

Второй ракурс анализа должен быть связан с геополитической ролью ислама в современном мире и, в частности, в кавказских делах. Я бы сказал, что для России как претендентки на роль одного из мировых центров силы политический ислам – и прежде всего ислам суннитский, в частности тюрко-суннитский, – является фактором негативным в мировом масштабе. Но, сколь это ни парадоксально звучит, он в гораздо меньшей степени является таким фактором для нас в масштабе специфически-кавказском.

Что я имею в виду, когда говорю о негативной мировой роли современного политического ислама? Дело в том, что сегодня большинство незападных цивилизаций Евро-Азии – Китай, Индия, Россия – оформлены как целостные геополитические пространства и как таковые, входя в мировой баланс сил, самим своим существованием хоть отчасти уравновешивают мощь консолидированной Евро-Атлантики и ее абсолютистские мировые претензии. Если бы на основной земле своей цивилизации – на Ближнем и Среднем Востоке – ислам образовывал подобный политический гроссраум типа нового халифата, такую силу можно было бы расценивать как еще один реальный фактор глобального баланса, препятствующий сдвигу этого баланса в сторону униполярности. Однако ислам не представляет такого фактора: как цивилизация он политически раздроблен и распылен. В войнах арабов с Израилем, а также во время операции «Буря в пустыне» силы крупнейших мусульманских государств обнаружили полнейшую неспособность к современной войне. Зато мусульмане образуют обширные анклавы внутри Больших Пространств соседствующих с ними незападных цивилизаций – тех же Китая, Индии, России, – и во всех этих случаях политический ислам (в самых разных версиях: от западнического татарского евромусульманства до хаттабовской головорубки) работает на разложение и подрыв данных силовых центров. Тем самым он волей или неволей содействует сползанию мира к евроатлантической униполярности. В мире же собственно мусульманском все та же раздробленность и нестабильность, в том числе постоянное выделение групп, ищущих защиты против соседей-единоверцев на Западе. Все это становится для последнего лишним подтверждением мнимой потребности планеты в глобальном жандарме и обоснованием карательных походов евроатлантистских воинств в инокультурные регионы. Выражением политического отчаяния исламской цивилизации становится цветение мусульманского терроризма, объективно приводящего все к тем же двум результатам, о которых я только что сказал: утверждению позиций Запада, и прежде всего США, как оплота против сползания мира в террористический хаос, а вместе с тем – дестабилизации в Евро-Азии центров, способных хоть как-то ограничивать гегемонистскую самонадеянность поднимающегося униполя. Содействие политического ислама силам НАТО в разгроме Югославии – пример, удручающе неоспоримый.