Критика тоталитарного опыта - Марков Борис Васильевич. Страница 2

Когда-то, в позапрошлом веке Фридрих Энгельс, критикуя Евгения Дюринга, съязвил: дескать, приват-доцентов философии у нас в Германии пруд пруди, а вот философов раз, два и обчёлся. Так же, похоже, везде и всегда. Среди множества современных российских преподавателей философии и «научных» сотрудников Института философии РАН найдёте не так уж много оригинальных мыслителей. Среди таковых я бы выделил Бориса Васильевича Маркова, профессора философского факультета Санкт-Петербургского университета, заведующего там кафедрой теоретической антропологии (им же впервые в стране основанной). Каждая его новая книга – событие для российских интеллектуалов. Его работы раскупаются, читаются, цитируются. Они выделяются даже на огромном фоне переизданий всего и вся из философской классики и новистики.

В очередном марковском томе, посвящённом Ницше, меня озадачило следующее рассуждение: «Сегодня в погоне за мелочами нередко забывают принципиальные вещи, отсюда и проистекает отождествление фашизма и коммунизма. Между тем сходство некоторых их «принципов и технологий» может быть обусловлено не идейным сходством, а просто общностью эпохи. Резня армян, ГУЛАГ и Освенцим – это не продукты идеологии, а выражение некоего «здравого смысла» эпохи, согласно которому даже самые жестокие меры были совершенно естественными и необходимыми… Нельзя смотреть на историю исключительно сквозь розовые очки и очищать её, подобно школьным учителям, от всего кажущегося жестоким и неприличным» [8].

Тот же автор на вопрос интервьюера: «Сейчас, по прошествии стольких лет, от какого наследства стоило отказаться, а чем стоило дорожить?», – ответствовал: «Нельзя смотреть на свою страну глазами Запада. Это для немцев уравнение фашизма и сталинизма допустимо и даже благотворно (именно в этом состояла миссия Ханны Арендт, она своими работами снимала комплекс вины у немцев), а у нас должна быть своя точка зрения на нашу историю… Философы должны формулировать новое позитивное видение общества и государства. В юности я разделял диссидентские настроения, к счастью мои учителя приучили меня к осторожности. Но теперь, после того как мы потеряли свою страну, я лучше понимаю и тех, кого считают консерваторами» [9].

Какую же родину предлагает несмотря ни на что восхвалять авторитетный философ? Давно ведь известно из работ историков и публицистов, сколько наших сограждан оказалось убито безо всякой вины в ходе и после революции 1917 г. путём политических репрессий – этой перманентной гражданской войны.

Ещё мальчишками, наблюдая бесконечную выгрузку массы подневольных пассажиров из трюмов «Джурмы» или «Комсомольца», мы с одноклассниками подсчитали примерную цифру репрессированных по Колыме: сколько могли перевезти за навигацию эти пароходы из порта Ванина в Магадан за 1930-е – начало 1950-х гг. Получилось у нас около 2 миллионов. А кроме Колымы, были ещё Соловки, Воркута, Казахстан, прочие провинции Гулага.

После падения советской власти и рассекречивания некоторых архивов историки уточнили настоящие масштабы «большого террора» в нашей стране. Сошлюсь на статью, где обобщаются данные по демографии России первой половины XX века. На пике репрессий, в 1937–1938 гг. в СССР подверглись аресту 3 141 444 человека, из которых 1 575 259 – по обвинению в политических преступлениях, а 1 566 185 – в уголовных. Осуждены были по политическим мотивам 1 344 923 человека, из них 681 692, т. е. 50,7 % приговорено к расстрелу. Кроме того, в исправительно-трудовых лагерях и тюрьмах за эти же годы по разным причинам умерло 160 084 заключенных, часть из которых – тоже «политические». Ещё какое-то количество репрессированных сограждан ушло из жизни в других отсеках ГУЛАГа. Суммировав скрупулёзно вычитанные по документам цифры, историки сделали вывод: в 1937–1938 гг. в результате карательной политики государства страна потеряла около 1 миллиона погибших сограждан [10].

Живые при этом завидовали мёртвым – потому что мёртвого уже невозможно посадить в промёрзшую камеру Лефортова или Бутырок на многомесячное следствие; заключить в концлагерь на много (от 3 до 25) лет; выслать в Северный край на долголетнее поселение в глуши; исключить из профсоюза и лишить хлебных карточек; выгнать с любимой работы; не допустить в высшую школу; не разрешить проживание в том или ином месте. Таковы были некоторые видовые отличия общего понятия «репрессии». Не говоря уже о гнетущем ожидании той или другой карательной меры против тебя лично у множества соотечественников.

Например, мне довелось полностью издать один из томов следственного «Дела краеведов ЦЧО» НКВД за 1930 г. По этому продолжению более известного Академического дела было арестовано 92 человека, занимавшихся историей и природой своего Центрально-Черноземного края. Их обвинили в антисоветском заговоре и подготовке интервенции в СССР. Нескольких расстреляли тут же, остальных приговорили к высылке в Северный край или заключению в концлагерь от нескольких до многих лет [11]. Отсылаю читателей ко второму приложению к настоящему изданию – я там публикую образчики писем оттуда, из той эпохи, от тех наших соотечественников (скопированные мной в Отделе рукописей Российской Национальной библиотеки в Петербурге). Они говорят сами за себя. Как сказано в нашем Писании, имеющий уши да слышит.

Ну и какая же «логика эпохи» вызывала эти жертвы? Разве жалко расстаться с тем периодом нашей истории, когда убивали направо и налево без вины виноватых сограждан? Как эти убийства помогли развитию страны?

Возьмём более известную конкретизацию советского тоталитаризма – его антицерковную направленность. За 1920-е – 1930-е гг. в СССР практически полностью репрессировали духовное сословие (расстреляли, заключили в концлагери, сослали в места весьма отдалённые десятки тысяч монахов, священников, приходских активистов, сектантов). Вот архивная статистика по одной Курской губернии и только за 1937 г. Тогда, при спущенном из наркомата плане на арест 4000 «врагов народа», местными органами НКВД было арестовано 8354 человека. Среди них «духовенство и монашествующие элементы» составили 245 человек (3 %), из них к высшей мере наказания приговорено 146; «сектантский и церковный актив» – 576 (7 %), из них расстреляно 213. А ещё раньше, в годы революции и Гражданской войны большевики бессудно убили (штыком в сердце, пулей в голову) епископа Белгородского Никодима (Кононова); настоятеля Успенского Николаевского собора в Белгороде протоиерея о. Порфирия (Амфитеатрова), смотрителя Белгородского духовного училища протоиерея о. Петра (Сионского), настоятеля церкви села Мясоедова протоиерея о. Константина (Ничкевича), настоятеля Преображенской церкви г. Белгорода протоиерея о. Алексия (Попова), священника с. Журавлинки о. Константина (Ефремова), тимского священника Пузанова и несколько десятков других священнослужителей Курско-Белгородской епархии.

К началу 1930-х гг. оказалось закрыто больше 90 % монастырей и храмов (в той же Курской губернии на 1917 г. действовало 13 монастырей, 1 скит, 1440 храмов, 57 часовен), здания которых в своём большинстве подверглись разрушению, несмотря на архитектурную ценность многих из них. Земельные владения и прочее имущество церкви подлежало «национализации». «Чёрными досками» русских икон XIV–XIX веков комсомольцы обивали полы и стены сельских клубов. На металлолом шла церковная утварь, начиная с колоколов. Тысячелетние святыни русского народа оказались безжалостно поруганы. В образовании и просвещении на десятилетия утвердился малограмотный, но воинствующий атеизм. Торжество здравого смысла, по Б.В. Маркову?..

Каждый из нас понимает, что такого рода образцов тоталитарных потерь можно приводить множество. Давайте, как предлагает Борис Васильевич, смотреть на миллионы трупов своих соотечественников, массу поруганных традиций русской культуры, не западными, а своими собственными глазами. Ну, и что другое мы увидим в 1920-х, 1930-х, 1940-е годы и в начале 1950-х годов? Новые и новые фабрики и заводы, плотины и электростанции, железные дороги и станции метро, Красную армию, колхозы, дома культуры, прочие достижения советской власти. Это и есть «здравый смысл эпохи»? Или бесконечные очереди за хлебом да керосином, всем остальным из товаров первой необходимости. Нищие деревни с земляными полами в хатах. Коммуналки, перенаселённые даже в столицах. Немецких оккупантов на улицах Пскова, Курска, Воронежа, Тулы и множества других русских городов и сёл. «Это ли русский прогресс?..» – спрашивал демократически настроенный поэт в императорской России. И отвечал сам себе: «Это, родимые, это.» Его бы переместить в СССР…