Критика тоталитарного опыта - Марков Борис Васильевич. Страница 5
Я родился после войны, сформировался в хрущёвскую оттепель, носил сначала узкие, а потом широкие брюки. Мой отец смотрел на мои длинные волосы с презрением.
Студентом я разделял левые убеждения своих учителей шестидесятников и сложился как критик идеологии, хотя обе мои диссертации были посвящены философии науки. Я прочёл больше книг зарубежных авторов, чем отечественных, и соответственно, больше писал на поднятые ими темы. Я был приучен жить довольно скромно и никогда особо не нуждался. Подрабатывать пришлось в 1990-е годы. Но в конце концов, у меня нет претензий, так как я всегда занимался, чем хотел. Я не смог бы жить и философствовать вне России. Ведь все мы говорим и пишем на родном языке. Это и определяет границы моей критики, которую я стараюсь дополнить восхвалением. Каждый человек и каждый народ должен гордиться своим прошлым, принимать настоящее и жить надеждой на лучшее будущее. Но нельзя утверждать свою «избранность» бомбёжками. Нужно искать другие пути, тем более, для этого есть новые возможности.
Всё было бы ничего, если бы я не видел, что происходит вокруг. Доходившая до моих ушей в детстве и юности критика власти не идёт ни в какое сравнение с нынешними эпитетами в адрес «демократов». Сравнивая уровень и качество жизни простых людей, я вынужден признать, что он существенно упал. А судя по тому, какой великолепный образ жизни ведут «новые русские», есть возможность и остальным жить лучше. Кстати, достаток честно работающих людей ни у кого не вызывает зависти.
Таким образом, как интеллектуал я не могу не видеть новых форм отчуждения, а как участник повседневного мира жизни нее могу не сопереживать нуждам людей. Думаю, что все, кто ещё сохранил остатки морального сознания, испытывает чувство вины и глубочайшее раскаяние в том, что своим молчанием способствует сохранению этого бесчестного в отношении прежде всего стариков порядка. Да и превращение молодёжи в «офисный планктон» тоже не вызывает восторга. Как преподаватель, я всё больше сомневаюсь в том, кого, чему и зачем мы учим. Вот истоки «тоталитаризма», в защите которого меня обвиняет С.П. Щавелёв. Дело даже не в том, что мне не нравится очернение прошлого. Дело даже не в протесте против однобокого отображения истории. Хотя нельзя согласиться с тем, что от истории XX века сегодня в памяти оставляют Холокост и Гулаг. Даже если репрессированных было 20 миллионов, то остальные 200 вели нормальную жизнь. Моя мать говорила, что она была больше всего счастлива в 1937 году. А ведь она жила в той же самой «нищей» деревне, которую С.П. Щавелёв считает продуктом тоталитаризма. Зачем нам теперь навязывать им своё «демократическое» понимание прошлого? Люди верили в то, что делали и гордились своей страной. Почему же мы лишаем их истории? Я думаю, историй должно быть много и лучше всего, если это будут истории частной жизни. А то, каким должен быть учебник по истории или по философии, должна решать общественность.
Теперь о главном – почему у меня зародились сомнения относительно критики тоталитаризма и возражения против отождествления фашизма и коммунизма. Кажется, на второе [утверждение] ответить проще. Я был с детства приучен ненавидеть фашизм и с этим ничего не могу поделать. Кто бы был я, если бы признал, что мой отец, дед и дядья, по сути, тоже фашисты. Как можно их отождествлять, если они воевали друг с другом, причём не на жизнь, а на смерть? Да, можно критиковать единство вождя и народа и называть это тоталитаризмом. Но почему-то критики замолкают относительно сегодняшних способов сборки людей посредством набора сияющих лиц, каждодневно завораживающих нас с экранов ТВ. Что, неполиткорректно или слабо?
Как завещал Фуко, мы должны с недоверием отнестись и к самим себе. Когда я критикую современный капитализм, я понимаю, что делаю это ещё и потому, что родился и вырос при социализме. И понимая это, я стараюсь отыскать положительные стороны [сегодня]. Я уверен, что сегодня возможности таковы, что люди могут жить лучше. Об этом я написал в своей книжке «Понятие политического». Более того, как теоретик я готов допустить, что общество, государство (не будем заводить дискуссию об их различии) не имеют целью человека. Будет лучше, если они будут такими, какими должны быть. Тогда мы будем знать возможности власти, ограничивать правом и требованиями профессиональной этики, но искать мораль в другом месте, например, в повседневных пространствах частной жизни. Это, кстати, хорошее лекарство не только от революции, но и от коррупции.
Хорошо, если бы С.П. Щавелёв тоже задумался о границах своего опыта. Ведь и ежу ясно, почему так много и громко говорят о Гулаге и тоталитаризме. Чтобы и мысль не возникала о попытке оценить настоящее масштабами прошлого. На самом деле не только мы должны судить историю, но и она должна судить нас. В этом суть консервативной «революции». Речь идёт не об оправдании Гулага. Но не следует думать, что социализм и Гулаг – это одно и то же. Нельзя ограничиваться журналистским эффектом, нужны серьёзные исследования. В обществе сложились балансы сил и институтов, и попытка его морального обличения вряд ли будет принята во внимание. А если была бы принята, как во времена перестройки, когда мы устыдились, что являемся «империей зла», то это привело бы к непредсказуемым последствиям. Чтобы жить мирно, люди должны договариваться друг с другом. У элиты это, вроде бы, получается. Беда в том, что она боится народа и пользуется «чёрными технологиями» для достижения единодушия во время избирательной кампании. Как нам добиться подлинного единства, какова при этом роль философов – вот в чём проблема.
Что касается морали, я бы предложил следующий императив: не создавай таких чрезвычайных ситуаций, в которых люди ведут себя как звери.
IV
С.П. Щавелёв
Ответ критика на антикритику
Прочитав и несколько раз перечитав ответ Бориса Васильевича Маркова на мой антитоталитарный «пасквиль», я испытал смешанные чувства. Даже зная благородство и великодушие моего оппонента, я всё равно искренне обрадовался корректному, уважительному тону этого ответа. Обидевшись (вполне законно) на неожиданную атаку, Борис Васильевич не озлобился, а отвечает по существу. За сорок лет пребывания в университетско-академической среде, я ни разу не сталкивался с подобной корректностью в принципиальных спорах между коллегами. Обычно схлёстываются амбиции. В итоге люди в лучшем случае отворачиваются друг от друга. Не знаю, заслуживает ли мой собственный стиль полемики уважения и внимания, подобных марковским. Ведь в главном ответ Бориса Васильевича меня не убедил. Отсюда и смешанность чувств – есть и толика огорчения. Не только и не столько потому, что ставится под сомнение моя правда. Тоску навевает противопоставленная ей аргументация. По центральному пункту темы оппонентом, как мне кажется, подменяется предмет рассмотрения. Или, по крайней мере, разговор уводится за его пределы. Но я готов поспорить и по её тематическим краям.
Попробую перечислить главные тезисы полученного ответа на мои «обвинения»:
• нельзя накрывать фашизм и коммунизм одним идейный колпаком тоталитаризма; они ведь воевали «враг с врагом» не на жизнь, а на смерть;
• кроме Холокоста и Гулага в истории XX века было много хорошего, которое С.П. Щавелёв замалчивает, выпячивая только плохое;
• а это плохое он преувеличивает; если даже при тоталитаризме репрессировали 10 % населения страны, остальные 90 % «вели нормальную жизнь»; социализм не сводится к Гулагу;
• реальный советский социализм как общественный строй гораздо справедливее нынешнего российского устройства, при котором большинство населения живёт гораздо хуже, чем в СССР;
• разговоры о жертвах Гулага и Холокоста призваны замаскировать бесчеловечную сущность нынешних российских порядков;
• лучше былое единство вождя и народа, чем теперешняя манипуляция общественным сознанием с помощью продажных СМИ;
• каждый современник имеет право артикулировать и защищать свою собственную версию истории своей страны, не оглядываясь на другие версии её же;