Мир без России - Арин Олег. Страница 44

Намерение же бороться с США посредством содействия формированию многополярного мира на деле будет означать помощь Вашингтону в сохранении его гегемонии в мире, т. к. «борьба» за многополярность приведет к дальнейшей растрате и распылению ресурсов «борцов», т. е. их ослаблению. Как говорится, бог в помощь.

Растрата ресурсов заложена в самих направлениях внешней политики, которые охватывают все регионы и подрегионы, а также все мировые проблемы. Зачем, спрашивается, развивать экономические отношения с Африкой, Латинской Америкой, со странами АСЕАН, расположенными от России на расстоянии тысяч километров? Оказывать влияние на них мы не можем, т. к. наши торговые позиции в объемах их торговли не превышают 1%. Но и доли этих регионов в торговле с Россией ничтожно малы: тоже вокруг 1%, за исключением Бразилии в импорте (2%). Но если соотнести торговые выгоды с затратами хотя бы на перевозку товаров (горючее, сжигаемое на громадных расстояниях), то окажется, что все эти «выгоды» не стоят выеденного яйца.

Опять же. Для чего Россия участвует в 2000 международных организаций? Какие выгоды она приобрела от участия в АТЭС? Ради чего расходуется ежегодный взнос в ПАСЕ в размере 35 млн долл.? И т. д. и т. п.

Ради каких государственных целей мы направляем свои «миротворческие силы» в Африку, например в Сьерра-Леоне, в Косово и прочие «горячие точки»? Только для того, чтобы «просветиться»? А сколько стоит это «просветиться»? Оказывается, «России выгодно направлять своих миротворцев в горячие точки. Во-первых, это уменьшает взнос страны в казну ООН. Во-вторых, наши военнослужащие имеют возможность подзаработать» ⁹³. Последнее, видимо, и является главной причиной. А вот как действуют развитые страны. Из той же газеты: «США, Франция и Великобритания не поддержали просьбу генсека ООН о направлении своих войск для участия в разрешении конфликта в Сьерра-Леоне. При этом были сделаны ссылки на ограниченные бюджетные возможности и нежелание вмешиваться в конфликты, носящие незначительный по масштабам характер». Парадокс: у американцев «бюджетные ограничения», а у России, бюджет которой на уровне какого-нибудь американского города, «ограничений» нет.

В принципе не возбраняется в Концепцию закладывать любые цели и задачи. Но они останутся болтовней, если не указать «себестоимость» реализации этих планов. Хотя в самой же Концепции есть очень хороший призыв: «Успешная внешняя политика Российской Федерации должна быть основана на соблюдении разумного баланса между ее целями и возможностями для их достижения. Сосредоточение политико-дипломатических, военных, экономических, финансовых и иных средств на решении внешнеполитических задач должно быть соразмерно их реальному значению для национальных интересов России, а масштаб участия в международных делах — адекватен фактическому вкладу в укрепление позиций страны». Совершенно верно. К сожалению, сказанное никак не отразилось даже на самой постановке задач и заявленных целях. Потому что для их реализации те суммы, которые заложены в бюджет страны, необходимо увеличить даже не на порядок, а на два порядка.

Таков официальный взгляд Москвы на себя и на мир. Явные проблемы: или с глазами, или с мозгами.

Предварительные выводы

Неудачи в формулировании официальной Концепции национальной безопасности связаны с отсутствием методических навыков в разработке такого типа политических документов. Дело в том, что концепция национальной безопасности — это явление не российской, а американской политологии. Она была разработана после Второй мировой войны такими учеными, как Г. Моргентау, Дж. Кеннан, А. Вольферс, С. Хоффман и др. Еще до того, как идея национальной безопасности стала принимать доктринальные формы, американские международники интенсивно обсуждали ключевые термины внешней политики, такие как «национальные интересы», «жизненные интересы», «фундаментальные интересы», «национальная безопасность», категории «цели» в различных нюансировках (goal, aim, objective), а также такую сложную категорию, как «национальная мощь и сила», пытаясь выявить разницу, а точнее, явления, выраженные словами-терминами, как might, power, force, capability, strength и т. д. И хотя споры на эти темы не прекращаются до сих пор, тем не менее в США уже сформировалось общее понимание базовых категорий внешней политики и международных отношений, что облегчает формулировать хорошо структурированные политические документы с более или менее четким понятийным аппаратом ⁹⁴.

Российские же политологи, позаимствовав саму идею национальной безопасности у американцев, продолжают плавать в непривычных для себя терминах, даже не очень осознавая разницу между научным содержанием слов «термин», «понятие» и «категория». Ярким свидетельством этому служат дискуссии вокруг понятия «национальные интересы» ⁹⁵.

Другая проблема разработки концепции национальной безопасности связана уже не столько с методологией, сколько с мировоззрением разработчиков. Совершенно очевидно, что от этого зависит содержание концепции или доктрин. В данном случае я сознательно уклоняюсь от «классового подхода». Но даже в среде одного класса, скажем, правящего буржуазного класса, существуют различные видения на внешнюю политику России. Совершенно очевидно, что разработчики, кормящиеся от компрадоров, будут говорить о необходимости вхождения «в мировой рынок» в тесном союзе с Западом, а разработчики, связанные с национальной буржуазией, выдвинут на первый план защиту «исконно российских государственных интересов», которые необходимо защищать от «хищников мирового капитализма», и большую ориентацию на «азиатские страны», прежде всего имея в виду Китай и Индию. В этом опять же нет ничего удивительного, если иметь в виду, что и в США общие стратегии внешней политики вычерчиваются по-разному в зависимости от того, какая группа капитала находится у власти. Теоретическим обоснованием данной проблематики в США занимаются множество международников, среди которых выделяется Ч. Е. Снэй (Ch. E. Snare), который даже придумал неудобно переводимые на русский язык термины для обозначения названных двух групп. «Компрадорщиков» он называет Developmental (в грубом переводе что-то типа «развивальщики»), а «государственников» — Active Independent («активные независимщики» или, может быть, лучше «независимцы». Хотя тоже плохо) ⁹⁶.

В силу вышесказанного должно быть понятно, как непросто сформулировать концепцию национальной безопасности или концепцию внешней политики России. В этом мы вместе убедимся, проанализировав работы ведущих российских специалистов по внешней политике и международным отношениям.

ГЛАВА II

Российские научные работники: в мире еслибизма, или как занять «достойное место» в мире

Среди российских научных сотрудников не так много тех, кто работает на понятийном уровне. В этом нет ничего удивительного, если иметь в виду, что российский тип мышления изначально иррационален, женствен, интуитивен и мистифицирован. Не будучи русским, почти невозможно понять, о чем идет речь, когда ученые пишут или говорят о «достойном месте» страны в мире, об интеграции в мировую экономику, о глобализации мира, о России как великой державе. Попытки выяснить, что сие все означает, вызывает или недоумение, или злой умысел «замотать» дискуссию, «погрязнуть в спорах по поводу в сущности неопределяемых понятий» (A. M. Салмин) ⁹⁷.

В одной из своих книг я в провокационной форме пытался показать разницу между понятиями «интеграция» и «интернационализация», чтобы доказать отсутствие «Азиатско-Тихоокеанского региона» как экономической или политической целостности. Читатели этой книги и даже рецензенты, давшие положительный отзыв на нее, тем не менее никак не прореагировали на теоретическую главу: то ли пропустили ее, то ли не сочли ее достойной внимания.