Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1 - Кургинян Сергей Ервандович. Страница 25
Ельцин делал новый «базис». «Надстройку» же сознательно недооформлял, понимая или чувствуя, что, будучи быстро и окончательно оформленной, она сожрет базис. Конечно, его Конституция, оформившая контур этой самой «надстройки», имела колоссальное значение для удержания хоть и специфической, но государственности. Но этим Ельцин занимался как бы походя. Он на обломках СССР и социализма советского образца взращивал новый базис. И мы установили, что это за базис. Это криминальный капитализм.
Разговоры по поводу того, что Ельцин развел бардак, недостойны политически мыслящего человека. Новые базисы создают гении. Ельцин и был своеобразным гением. То, что он был пьющим гением, гением хамски разнузданным и строящим все на произволе и лжи — тоже не основное. Гении — не паиньки. Ельцин построил тот базис, который был запланирован. Базис был построен за счет запуска регресса и стократно усилил породившее его регрессивное начало. Построив базис, Ельцин сделал свое дело. И предложил Владимиру Путину заняться надстройкой.
Надстройка должна была служить базису. Но, как это часто бывает в истории, ее отношения с базисом оказались гораздо сложнее. Путин не разгромил базис, да и вряд ли он или кто-то другой мог выполнить нечто подобное. Но он и не «лег под базис», как надеялись «люди Ельцина». Он сложно маневрировал, и выстроенная им надстройка оказалась и средством обеспечения базиса, и его очень мягкой проблематизацией. Отсюда — то крики об ужасных 90-х годах, то чуть ли не почитание Ельцина. Отсюда же — и многое другое. То, что можно назвать последовательной непоследовательностью проводимого Путиным политического курса.
Надстройка, выстроенная Путиным, в существенной степени является слепком с базиса. Но если бы надстройка не была организована и предъявлена в виде пресловутой «вертикали власти», то не было бы уже ничего. Ни государства, ни общества.
Впрочем, не этот вопрос имеет для нас приоритетное значение.
Нам важно, что Ельцин с 1991 по 2000 год занимался не развитием, а построением базиса. И о развитии не говорил. Разве что по принципу, мол, когда построим базис и «заработают дремлющие силы рынка», то мало не покажется. И развиваться мы начнем сверхбыстрыми темпами. Но это говорилось совсем уж походя. И не развиваться призывали, а строить любой капитализм. Какой получится. Хоть бы и пиночетовский, то бишь латиноамериканский. А что еще может сказать о себе бандитский уклад, расстреливающий из пушек свой законно избранный законодательный орган? Израиль может так расстрелять свой Кнессет? США — конгресс и сенат? Такое вообще возможно в конце XX века иначе как в качестве визитной карточки этого самого криминального капитализма?
Но это было сделано. И этому аплодировали.
Путин, повторим еще раз, большую часть своего президентства (с 2000 по 2007 год) занимался не развитием, а отладкой надстройки и ее отношениями с базисом. Он усмирял сепаратистов (в чем, на мой взгляд, его безусловное историческое достижение), освобождался от несовместимых с надстройкой элементов существующего базиса (но не от базиса как такового). Он накапливал золотовалютные резервы, наводил порядок.
Ельцин — это «рынок любой ценой». Путин — это «стабильность».
Итак, с 1991 по 2007 год — 16 лет — развитие поминали разве что походя. А на самом деле о нем и вовсе забыли но причине наличия более важных и серьезных забот. Но и при позднем Горбачеве — с 1988 по 1991 год — было о чем говорить, кроме развития.
То есть о развитии заговорили после двадцатилетнего молчания. Вы вдумайтесь! Двадцатилетнего!!!
Его не осуществлять начали! Да и можно ли его осуществлять в ситуации регресса и с опорой на криминально-капиталистический базис и сырьевой тип экономики? Но о нем заговорили. На высшем уровне и с острейшим политическим подтекстом. Так неужели же этот разговор не заслуживает нашего внимания?
Вообразите себе ученого, наблюдающего за каким-либо процессом. Каким именно? Да любым!
В обсерваториях год за годом наблюдают одни процессы, на метеостанциях — другие, на сейсмостанциях — третьи… И так далее… Короче, наблюдает ученый процесс… Регистрирует… Год наблюдает, два… Десять лет, пятнадцать… Пользуется он при этом многоканальным самописцем. И за годы наблюдений привыкает к тому, что на всех каналах, кроме одного, — сложные кривые. То положительные отклонения, то отрицательные, то пульсации, то гладкие синусоиды.
А на одном канале — все время прямая линия.
По три раза в день подходит ученый к многоканальному самописцу. И — все время на всех каналах есть разные загогулины, а на одном — прямая линия, параллельная оси абсцисс. Ученый проверяет: может, датчик сломался? Нет, все в порядке. Он меняет чувствительность канала… все та же прямая линия… 365 дней в году… 1095 подходов к самописцу в год… Пять лет — прямая линия на этом канале… Десять лет… Пятнадцать… Ученый уже и не ждет ничего от этого канала… Он бы давно его отключил, но… Отсутствие пульсации — это тоже необходимый научный факт.
А однажды он подходит к самописцу, а там… На этом самом мертвом канале — такая свистопляска! Пульсация за пульсацией! Как поведет себя в этом случае метеоролог или сейсмолог — понятно. А политолог? Наш, отечественный? Ваш покорный слуга, к примеру? Начнет он привлекать внимание к пульсациям на ранее мертвом канале, ему скажут: «Канал этот регистрирует — что? Развитие! В России же — а канал-то ваш к российским датчикам подключен — развития нет. Вы же сами это подробнее других показали. Канал-то потому и мертвый, что развития нет. А есть регресс. Вами же, между прочим, впервые замеренный и описанный. Ваша пульсация отражает — что? Не развитие, а слова о развитии».
Начну я возражать… Говорить, что у Гора, например, тоже ведь только слова о развитии (кстати, устойчивом). В ответ скажут: «Гор живет в США. Там нет регресса. И в каком-то смысле там есть развитие. А поскольку оно есть, то слова перетекают как-то в дела. Может быть, не ахти как, но перетекают… Не по принципу «сказано — сделано», а иначе… Но все-таки… Потому что дело развития впитывает слова о развитии, как почва воду. А потом на этой почве что-то произрастает. Там почва есть в виде «дела развития». А тут ее нет и в помине. И потому слова — пусты. Вы хотите изучать слова, оторванные от дел? Зачем?»
Я резонно замечу, что уже приведенный выше контент-анализ показывает небессмысленность аналитики высказываний по поводу развития. Что эти высказывания нечто раскрывают в борьбе элит… Смысл преемственности… Ролевая игра… Политическая борьба… Необходимость выхода за рамки столь любимой прагматики…
Меня иронически поддержат: «Вот-вот! Элиты… Игры… Этим и занимайтесь! Хлеб — это не продукт питания, а тяжелый предмет, который можно использовать как камень… особенно если хлеб — черствый… А бутылка, если ее правильным образом разбить, вполне может сгодиться как оружие… Хуже, чем финка, и гораздо хуже, чем пистолет, но все-таки… Лучше бы, чтобы бутылка была пустая, хотя… Если в ней масло, разлить и его так, как это сделала знаменитая Аннушка!»
Спор, как вы понимаете, приобретает крайне острый характер. Ибо речь начинает идти о соотношении предмета и метода.
«А вы хотите, — возражаю я, — чтобы политическая теория развития оказалась оторвана от политической практики, от политики вообще, от реальности?»
«Но вам же нужна теория развития, — отвечают мне, — а реальность, практика ортогональны развитию. Они — как вы понимаете — регрессивны. Обращаясь к реальности, вы вводите в свою «музыку» тему регресса. А потом вы в нее же вводите тему развития, то есть «тему-антагониста»».
«Ну, и что, — парирую я. — Это называется драматизация… антагонист и протагонист. На языке музыки — контрапункт».
«Драматизация — это когда одно лицо является антагонистом, а другое — протагонистом. А в условиях ролевой путаницы это…»
«Согласен, — прерываю я. — Психодрама…»
«Вы уж скажите прямо — дурдом…»
Оппонент мой иронически цитирует Александра Трифоновича Твардовского: