Собрание сочинений. Том 6 - Маркс Карл Генрих. Страница 104
Первым оратором разношерстной партии, которую называют левой, является г-н фон Берг. Но не думайте, что перед вами снова бодрый маленький аббат, который в прошлом году так удачно досаждал правым разными пикантными остротами. Г-н Берг не выступает больше в роли аббата — он выступает как пастор.
Он считает желательным составить проект адреса так, чтобы «он был приемлем для максимального большинства». Палата должна показать стране, «что ее представители не намерены жертвовать благополучием страны в пользу пустых споров из-за принципов». В конце своей речи г-н Берг отмечает, что в проекте отсутствуют «дух примирения, которым мы (?) проникнуты», и стремление к «соглашению». Он пророчествует, что своими дебатами об адресе палата не «утвердит в отечестве мир и надежду на лучшее будущее».
В самом деле! Неужто избиратели Юлиха и Дюрена для того послали г-на Берга в Берлин, чтобы он объявил борьбу за право народа самому вырабатывать свою конституцию пустым «спором из-за принципов», чтобы он проповедовал в набожном тоне «примирение» и «соглашение», чтобы он болтал о «мире», когда речь может идти только о войне?
Вас, г-н капеллан Берг, избрали не потому, что вы проповедник, а потому, что вы голосовали за отказ от уплаты налогов. Ваше избрание произошло не в интересах мира, оно с самого начала было объявлением войны против государственного переворота. Вас послали в Берлин не для того, чтобы вы предлагали примирение и соглашение, а для того, чтобы вы выразили там протест. И вот теперь, когда вы стали депутатом, вы объявляете борьбу между народным суверенитетом и «неограниченной властью короны» пустым и бесплодным спором из-за принципов!
Большинство депутатов, голосовавших за отказ от уплаты налогов, избраны вторично не потому, что вся их деятельность с мая по ноябрь 1848 г. удовлетворяла избирателей, а потому, что решением об отказе от уплаты налогов они встали на революционную почву, потому что можно было надеяться, что пинки, которыми их угостило правительство, откроют им, наконец, глаза на то, как нужно действовать по отношению к короне и правительству, чтобы чего-нибудь добиться. Надеялись на то, что каждый из них в результате всего этого сделает хоть один шаг влево.
Вместо этого обнаруживается, что примененное в ноябре наказание принесло свои плоды. Вместо того, чтобы полеветь, эти господа поправели. С самым благонамеренным пафосом нытиков[285] они проповедуют примирение и соглашение. Они заявляют о своей готовности забыть и простить учиненное над ними насилие, они предлагают мир. Они вполне заслужили издевательские насмешки, с которыми отклоняется их предложение. Следующим оратором выступает граф Ренард, помещик из Силезии.
Г-н Ренард считает, что в марте не было никакого переворота, а только добавился один новый фактор. Королевская власть остается королевской властью, но в виде «определяющего фактора» добавляется сословное (!) представительство, в котором народ будет иметь совещательный голос. В остальном все остается по-старому. (И действительно, это именно то, что нам октроировано в виде конституции с богом за короля и отечество и что должно быть подвергнуто пересмотру.) Депутат должен «представлять конституцию народа в его совокупности, т. е. народ вместе с государем, а не народ против государя». (Зачем же тогда, спрашивается, нужен еще государь, если депутаты и без того его «представляют»?) Исходя из этой новой теории государства, г-н Ренард заявляет палате еще следующее: палата никоим образом не существует «для того, чтобы мелочно торговаться с короной» — т. е. для соглашения с ней, — «чтобы спорить с ней о словах или даже, если хотите, о правах»; правительство и палата никоим образом не являются «адвокатами двух сторон, ведущих между собой тяжбу». Депутат, иначе понимающий свои полномочия, «ведет гражданскую войну в теории».
Г-н Ренард выражается достаточно ясно. В нечестивых конституционных государствах парламент управляет посредством своего комитета, министерства, а королю принадлежит только право изъявлять свое согласие и ставить свою подпись. Так было и у нас в дни испытаний, во времена Кампгаузена, Ганземана и Пфуля. Но в королевско-прусской конституционной монархии божьей милостью дело обстоит как раз наоборот: король управляет через своих министров, и горе палате, если она попробует отважиться на что-либо иное, кроме согласия с излияниями короля божьей милостью!
«Самым ярким доказательством того, что не существует никакого разрыва между короной и народом», — продолжает г-н Ренард, — «является нынешний момент, когда во всех провинциях с единодушным энтузиазмом обсуждается немецкий вопрос… Причина этого энтузиазма… в большинстве случаев — достоинство и величие нашего исконного королевского дома божьей милостью, рыцарственной и победоносной» (особенно в Шампани, под Йеной[286] и в день 18 марта 1848 г.) «династии Гогенцоллернов. (Оживление и возгласы: браво!)»
Об этом энтузиазме свидетельствует то обстоятельство, что 19 марта, в тот же самый день, когда г-н Ренард произнес эти слова, пять тысяч человек в Гюрценихе провозгласили: «Долой германского императора»; об этом энтузиазме свидетельствует то, что через несколько дней после этого во Франкфурте была отклонена кандидатура прусского короля в качестве наследственного императора, а также то жалкое большинство в 4 голоса, которое высказалось третьего дня во Франкфурте за наследственную императорскую власть вообще.
Нет, восклицает наконец Ренард, который, впрочем, совсем не похож на лису {Игра слов: Renard— фамилия, «renard» — «лиса». Ред.}: «никому не удастся уничтожить губительным ядом новую жизнь, зародившуюся в заживающей ране. и превратить образовавшуюся трещину» (значит, она все-таки существует!) «в непроходимую пропасть!»
Достопочтеннейший Ренард! Будем надеяться, что злоумышленникам никогда не удастся «уничтожить губительным ядом новую жизнь, зародившуюся в ране», которая была нанесена прошлой весной твоему кошельку, набитому золотом за счет феодальных привилегий, а «теперь заживает» благодаря вновь простертой над тобой милости божьей, и «превратить в непроходимую пропасть трещину, образовавшуюся» вследствие этого между твоими доходами и расходами!
На трибуну поднимается г-н Якоби. Хотя этот депутат выступает более решительно, чем Берг, и хотя его выводы сформулированы яснее и точнее, все же и он не может не дипломатничать. По мнению оратора, признание конституции в адресе неуместно ввиду того, что этого нельзя делать мимоходом, и несвоевременно, так как конституция еще не пересмотрена, окончательно не санкционирована и не подтверждена присягой. Как будто признание подобной конституции может вообще когда-нибудь быть уместным и своевременным!
Г-н Якоби также «не хочет возобновлять старый спор» относительно разгона согласительного собрания. Решение вопроса о том, был ли этот разгон спасительным актом или конечной целью какого-то дипломатического заговора, — решение этого вопроса он хочет «предоставить беспристрастной истории». «Беспристрастная история» отметит, что люди, так смело высказывавшиеся, когда они были в большинстве, выступают теперь, когда они оказались в меньшинстве, с покорностью провинившихся школьников.
«Что касается признания конституции народом, то я должен возразить на это, что наше собрание является единственным законным, единственным правомочным органом для подобного признания».
Нет, г-н Якоби, ваше собрание таким органом отнюдь не является. Ваше собрание — не что иное, как орган, созданный главным образом в результате правительственных махинаций, избранный на основе октроированного так называемого избирательного закона и в условиях пресловутой «самостоятельности» выборщиков[287]. Ваше собрание может, конечно, признать конституцию, но это будет только признанием октроированной конституции со стороны той же самой октроированной конституции. Народ не обратит на это никакого внимания, а «беспристрастная история» вскоре отметит только то, что эта так называемая конституция, независимо от ее признания — если бы даже дело дошло до этого признания, — была сметена ходом европейской революции и исчезла неведомо как.