Собрание сочинений. Том 6 - Маркс Карл Генрих. Страница 34
Ничего подобного.
«Почва законности» означала просто, что революция не обрела своей почвы, а старое общество не утратило своей почвы, что мартовская революция была только «происшествием», давшим «толчок» к давно уже подготовлявшемуся в недрах старого прусского государства «сговору» между троном и буржуазией, потребность в котором сама корона уже признала в своих прежних высочайших указах и только считала его до марта но «неотложным». Словом, «почва законности» означала, что буржуазия хочет после марта вести переговоры с короной на тех же самых основаниях, как и до марта, как будто никакой революции не произошло, как будто Соединенный ландтаг без революции достиг своей цели. «Почва законности» означала, что законное основание прав народа, революция, отсутствует в contrat social, заключенном между правительством и буржуазией. Буржуазия выводила свои притязания из старопрусского законодательства, дабы народ не мог вывести никаких притязаний из новопрусской революции.
Разумеется, идеологические кретины буржуазии, ее газетные писаки и им подобные, выдавали это приукрашивание буржуазных интересов за подлинные интересы буржуазии и убеждали в этом себя и других. В голове какого-нибудь Брюггемана фраза о почве законности превратилась в действительную субстанцию.
Министерство Кампгаузена выполнило свою задачу, задачу посредничества и перехода. Оно явилось посредником между буржуазией, поднявшейся на плечах народа, и буржуазией, уже не нуждавшейся в поддержке народа; между буржуазией, якобы защищавшей народ против короны, и буржуазией, действительно защищавшей корону против народа; между буржуазией, которая откололась от революции, и буржуазией, которая уже оформилась как ядро контрреволюции.
Соответственно своей роли, министерство Кампгаузена в своей девственной стыдливости ограничивалось пассивным сопротивлением революции.
Правда, оно отвергало революцию в теории, но на практике оно только противилось ее требованиям и только относилось терпимо к восстановлению старых государственных властей.
Тем временем буржуазия решила, что она достигла уже того пункта, когда пассивное сопротивление должно перейти в активное наступление. Министерство Кампгаузена ушло в отставку не потому, что оно допустило ту или иную ошибку, а просто потому, что оно было первым министерством после мартовской революции, потому что оно было министерством мартовской революции и в силу своего происхождения должно было еще прятать свое подлинное лицо представителя буржуазии под маской народного диктатора. Это его двойственное происхождение и двусмысленный характер еще обязывали его соблюдать по отношению к суверенному народу известные условности, сдержанность и осторожность, которые стали в тягость буржуазии и с которыми уже не нужно было считаться второму министерству, вышедшему непосредственно из собрания соглашателей.
Отставка министерства Кампгаузена явилась поэтому загадкой для трактирных политиканов. За ним последовало министерство дела, министерство Ганземана, так как буржуазия намеревалась перейти от периода, когда она пассивно предавала народ короне, к периоду активного подчинения народа власти буржуазии, осуществляемой по соглашению с короной. Министерство дела было вторым министерством после мартовской революции. В этом состоял весь его секрет.
IV
Кёльн, 29 декабря.
«Господа! В денежных делах нет места сентиментам!»[110]
В этих немногих словах Ганземан резюмировал весь либерализм Соединенного ландтага. Этот человек был необходимым главой министерства, вышедшего из самого собрания соглашателей, министерства, которое должно было превратить пассивное сопротивление народу в активное наступление на народ, министерства дела.
Ни в одном прусском министерстве не было столько буржуазных имен! Ганземан, Мильде, Меркер, Кюльветтер, Гирке! Даже фон Ауэрсвальд, придворная этикетка этого министерства, принадлежал к либеральной, т. е. подлаживающейся к буржуазии, аристократии кёнигсбергской оппозиции. Один только Рот фон Шреккенштейн представлял среди этой презренной черни старую бюрократизированную прусскую феодальную аристократию. Рот фон Шреккенштейн! Это — давно отжившее заглавие забытого разбойничье-рыцарского романа блаженной памяти Гильдебрандта![111] Но Рот фон Шреккенштейн являлся только феодальной оправой буржуазного бриллианта. Рот фон Шреккенштейн в составе буржуазного министерства — это нечто вроде надписи гигантскими буквами: «Прусское феодальное дворянство, армия, бюрократия следуют за восходящей звездой прусской буржуазии». Эти мощные силы предоставили себя в ее распоряжение, и буржуазия помещает их перед своим троном, как на старых геральдических эмблемах перед троном государя помещали медведя. Рот фон Шреккенштейн должен быть лишь таким медведем буржуазного министерства.
26 июня министерство Ганземана представилось Национальному собранию. Только с июля началось его настоящее существование. Июньская революция представляла собой фон министерства дела, как февральская революция — фон министерства посредничества.
Прусская буржуазия использовала против народа кровавую победу парижской буржуазии над парижским пролетариатом, так же как прусская корона использовала против буржуазии кровавую победу хорватов в Вене. Скорбь прусской буржуазии об австрийском ноябре была отмщением за скорбь прусского народа о французском июне. В своей близорукой ограниченности немецкие филистеры отождествляли себя с французской буржуазией. Они не сокрушили никакого трона, они не устранили феодального общества, а тем более его пережитков; им не приходилось сохранять общество, созданное ими самими. После июня, как и после февраля, как и в начале XVI века, как и в XVIII веке, они собирались, по своему исконному обычаю пройдох и барышников, присвоить три четверти дохода от чужой работы. Они не подозревали, что за французским июнем их подстерегает австрийский ноябрь, а за австрийским ноябрем— прусский декабрь. Они не подозревали, что если во Франции буржуазия, сокрушившая троны, видит перед собой только одного врага — пролетариат, то прусская буржуазия, борющаяся с короной, имеет только одного-единственного союзника — народ. Не потому, что их не разделяют противоположные враждебные интересы, а потому, что их обоих еще объединяет один и тот же интерес — необходимость борьбы против третьей силы, равно угнетающей их обоих.
Министерство Ганземана рассматривало себя как министерство июньской революции. И в каждом прусском городе филистеры, в противовес «красным разбойникам», превращали себя в «добропорядочных республиканцев», — при этом они не переставали быть честными роялистами и не замечали, что их «красные» носили черно-белые[112] кокарды.
В своей тронной речи от 26 июня Ганземан легко разделался с кампгаузеновской мистически-туманной «монархией на самой широкой демократической основе».
«Конституционная монархия на основе двухпалатной системы и совместное осуществление законодательной власти обеими палатами и короной» — к этой сухой формуле свел он загадочный лозунг своего вдохновенного предшественника.
«Реформа самых необходимых отношений, несовместимых с новой государственной конституцией, освобождение собственности от окон, препятствующих в большей части монархии ее выгодному использованию, реорганизация судопроизводства, реформа налогового законодательства, в частности, отмена освобождения от уплаты налогов и т. п.», и прежде всего «укрепление государственной, власти, необходимое для охраны завоеванной» (гражданами) «свободы против реакции» (т. е. использования свободы в интересах феодалов) «и анархии» (т. е. использования свободы в интересах народа) «и для восстановления нарушенного доверия», — такова была программа министерства, программа добившейся своего министерства прусской буржуазии, классическим представителем которой является Ганземан.