Черчилль и Гитлер - Робертс Эндрю. Страница 13

Только 15 марта 1939 г., после того как нацисты вошли на территорию оставшихся в составе Чехословакии земель и оккупировали их, до британского народа стало постепенно доходить, что Черчилль, возможно, был прав в отношении истинных намерений Гитлера. Люди осознали, как, используя нерешительность Англии и Франции, Германия постепенно заняла господствующее положение в Европе. Наконец, после примерно пяти лет предупреждений, все больше и больше людей начинало разделять убежденность Черчилля в необходимости создания могущественного союза, готового защищать общую свободу.

Таким образом, Гитлер и Черчилль приобрели сторонников благодаря идее о мироустройстве, которой они оставались верны, несмотря ни на что. Наличие подобной идеи – залог успеха настоящего лидера, особенно если он не отказывается от него в трудных ситуациях, как это делали Гитлер и Черчилль.

Лидеры дают людям общую цель, к которой они от всего сердца могут присоединиться. Управленцы не обладают такого рода направляющим образом. Как выразился Рональд Рейган: «Умение ухватить и удержать идею очень важно для успешного лидерства – не только на съемочной площадке, где я этому учился, но и во всех областях».

Конечно, образ миропорядка, созданный Гитлером, был невероятно зловещим, но в то время люди в Германии не воспринимали его таким. В то время как для нас его идеи кажутся отвратительными, многие немцы верили в то, что он действительно предлагает им сверкающий образ лучшего будущего. В основном он, конечно, определялся тем, против чего он [Гитлер] выступал, нежели что он отстаивал. А он выступал против социализма, большевизма, Версальского договора, либерализма, евреев, крупного бизнеса, демократии и старомодного аристократического консерватизма эпохи Вильгельма. В политике сформулировать свои «против» гораздо легче (и зачастую гораздо эффективней), чем «за», и Гитлер вывел эту истину на новый уровень.

Ораторское искусство

«Испокон веков лишь волшебная сила устного слова была тем фактором, который приводил в движение великие исторические лавины как религиозного, так и политического характера», – писал Гитлер. Для него слова являлись «ударами молота», которые «раскрывают ворота к сердцам народа». Он восхищался страстным красноречием британского премьер-министра Дэвида Ллойд-Джорджа, заявляя: «Речи этого англичанина [так в оригинале] были превосходны, были образцовы и говорили о совершенно изумительном понимании души широких масс народа». Когда дело дошло до пропаганды, нацисты первыми внедрили массу новых идей и подходов. Например, они придумали то, что сегодня называется «фотосессией», и выступления Гитлера на митингах безусловно являли собой впечатляющие спектакли, в которых принимали участие тысячи человек, марширующих идеальным строем. Однако, несмотря на всю необычайную зрелищность этих сборищ, их ключевым моментом были речи Гитлера, и он понимал, что должен быть на высоте.

В конце он, так же как и Черчилль, сам писал свои речи, больше никому не доверяя это дело. Ни один из них не прибегал к услугам спичрайтеров, которых так любят сегодняшние политики.

В своих публичных выступлениях Гитлер использовал старый артистический трюк, заставляя публику ждать, отчего при его появлении и даже когда он уже стоял на трибуне она приходила в состояние неистового восторга. Прежде чем заговорить, он секунд 30 внимательным взглядом оглядывал собравшихся, держась за свой армейский ремень, на пряжке которого был выбит девиз: «Gott Mit Uns» (С нами Бог). В начале выступления он говорил сравнительно медленно, низким, глубоким голосом и только в конце переходил на крик и даже визг, знакомые нам по кадрам кинохроники. Он также продолжал говорить, как только начинали стихать аплодисменты, и заканчивал свою речь более короткими и рублеными фразами. Многие из этих приемов, разительно отличавшиеся от тех, что использовались в западных демократиях в тридцатых годах, широко применяются в политике.

Однако одни только упорство и харизма не превратили бы Гитлера в фюрера Германии. Ему все еще необходимо было продать себя и свою мечту-образ. Чтобы добиться успеха, лидерам необходимо уметь преподать себя и свое послание публике, и основным способом сделать это всегда была – и, вероятно, всегда будет – детально спланированная политическая речь. Несмотря на всю проникающую способность письменного слова, графического, текстового и видеопослания, ничто не имеет такой политической убедительности, как речь, обращенная напрямую к аудитории. Даже сегодня, несмотря на все современные приемы пиара, предлагаемые телевидением, радио, всемирной компьютерной сетью и мультимедиа, мы до сих пор судим о наших лидерах преимущественно по их способности тронуть нас своей речью. Политики, являющиеся плохими ораторами, редко становятся великими лидерами.

И Гитлер, и Черчилль по праву вошли в историю как чрезвычайно убедительные ораторы, но достаточно удивительно, что умение выступать перед публикой не было им дано от природы. Хотя в конце концов они оба продемонстрировали этот талант, им пришлось немало потрудиться, чтобы его развить. Гитлер любил прибегать к разогреву публики, чтобы к моменту его появления она находилась в состоянии крайнего возбуждения.

Во время выступления перед рабочими завода динамомашин братьев Сименс 10 ноября 1933 г. в Берлине эту задачу взял на себя министр пропаганды Йозеф Геббельс. Речь, произнесенная всего через 9 месяцев после того, как Гитлер стал канцлером, служит прекрасной иллюстрацией того, как этот низкий, но мастерский прием помогал Гитлеру создать ощущение общности между ним самим и его аудиторией. Стоит поподробнее рассмотреть различные методы, которые он использовал, чтобы играть на чувствах своих слушателей, которые вовсе не обязательно были положительно настроены по отношению к нему.

«Соотечественники, труженики Германии, – начал Гитлер, – если сегодня я обращаюсь к вам и миллионам других германских рабочих, я имею больше прав делать это, чем кто-либо еще». Он понимал, что значительная часть рабочей аудитории может иметь левые убеждения, но уже через минуту ему удалось завоевать их симпатии благодаря упоминанию о времени, проведенном в окопах Первой мировой, – опыте, знакомом многим из присутствующих не понаслышке. «Когда-то я стоял среди вас. Четыре с половиной военных года я был одним из вас. Но благодаря усердию, учению – и, должен признать, голоду – я постепенно прокладывал себе путь наверх. Глубоко в душе я всегда помню, кем я был прежде». Упоминание о нехватке продовольствия, которую остро испытывала Германия в 1918–1919 гг., было хитрым ходом, одним из нескольких содержащихся в этой речи.

Он продолжал: «Но я не был среди тех, кто действовал против интересов своего народа. Я был убежден, что судьба государства должна воплотиться в истории. Я был убежден, что рок неумолимо постигнет нацию и приведет к катастрофическим разрушениям. Раньше или позже, но это обязательно произойдет. Это отличает меня от остальных». Затем пришло время критики Версальского договора. Ограничив вооруженные силы Германии стотысячной армией, лишив ее танков или самолетов и запретив иметь боевые корабли водоизмещением свыше 10 000 тонн, союзники пытались защитить себя от возродившейся после Первой мировой войны Германии [29]. Условия договора не были столь суровыми, как те, что Германия планировала применить в отношении остальной Европы в случае своей победы в войне, но предполагали роспуск германского Генерального штаба, оккупацию территорий, прилегающих к Рейну, до тех пор, пока условия договора не будут исполнены, требовали выплаты финансовых репараций и содержали статью, обвиняющую Германию в преднамеренном развязывании войны. Хотя все требования были совершенно оправданными сами по себе, весь Версальский договор в целом являлся лучшим (и по сути единственным) разумным политическим аргументом Гитлера. Как он заявил в своем выступлении перед рабочими завода Сименс: «Теория о том, что победитель и побежденный должны вечно оставаться в своем правовом статусе, ведет к новому витку ненависти в мире, беспорядку, неопределенности, недоверию с одной стороны и гневу с другой». В течение следующих десяти лет Гитлер пытался сделать все, что в его силах, чтобы разжечь, а потом дать волю тем самым ненависти и гневу, о которых он говорил.