Черчилль и Гитлер - Робертс Эндрю. Страница 11

Существует, однако, также предположение, что в нескольких своих письмах Черчилль ведет речь о Небесах, в частности, в трогательном послании к Клементине, которое должно было быть отослано ей в случае, если он погибнет в окопах, где он писал: «Не печалься обо мне слишком сильно. Смерть – это всего лишь случай, и не самый важный из тех, что происходят с нами в этой жизни… Если существует иной мир, я буду искать тебя». В своей книге 1932 г. «Размышления и приключения» он также писал: «Когда я попаду на Небеса, я собираюсь потратить значительную часть моего первого миллиона лет на живопись и добраться-таки до сути».

Поскольку Черчилль, по его же собственным словам, «не отличался религиозностью» – и утратил те зачатки англиканской веры, которые могли сформироваться у него к 23 годам, он выработал для себя простую, почти языческую веру в Судьбу и Жребий, напоминавшую ту, которой придерживался Наполеон. Но не Гитлер. Поскольку Гитлер все больше воспринимал себя как Высшее существо, способное контролировать Провидение, что было абсолютно чуждо мировоззрению (правда, тоже крайне эгоцентричному) Черчилля. Пожалуй, Гитлер даже еще более твердо верил в судьбу и был уверен в своей способности самому управлять ею. Он полагал, что именно по воле Судьбы ему выпало родиться в Браунау-на-Инне, недалеко от границы с Германией, и был уверен, что отправить его в Вену, чтобы он разделил там страдания народных масс, было ни много, ни мало Божьим промыслом; и, конечно, его – так же как и Черчилля – хранила невидимая рука, позволившая ему уцелеть в окопах в годы Первой мировой войны, когда погибло столько его товарищей.

Все это, убеждал Гитлер, должно было делаться ради какой-то цели, конечно же, великой. К лету 1937 г. он возомнил себя абсолютно непогрешимым, заявляя: «Когда я оглядываюсь на пять прошедших лет, то могу сказать, что все это дело не только рук человеческих». Представьте, каким несокрушимым эгоизмом нужно было обладать, чтобы заявить немецкому народу: «Это чудо наших дней, что вы нашли меня среди стольких миллионов. А то, что я нашел вас, – это счастье Германии». В этом его поощряла Нацистская партия: к примеру, сравнения Адольфа Гитлера с Иисусом, по мнению группенфюрера Шульца из Померании, были уничижительны для фюрера, поскольку у Христа было всего 12 учеников, а у Гитлера 70 миллионов» [24].

Гитлер также апеллировал к Schicksal (Судьбе) и Vorsehung (Провидению), когда просто хотел избежать принятия решения. На самом деле принимать решения он мог, только когда его вынуждали к этому обстоятельства или противники; в противном случае, как утверждал историк Карл Дитрих Брахер, его вера в Судьбу являлась частью оправдания его инстинктивного нежелания предпринимать какие-либо действия. «Даже если вся партия попытается заставить меня действовать, я не буду; я буду ждать, что бы ни случилось. Но если зазвучит голос, я буду знать что пришло время действовать». Вера в голоса, звучащие в голове, является одним из симптомов шизофрении. Если восприятие Гитлера как национального Мессии стало новой верой для нацистской Германии, тогда он сам был самым горячим ее апологетом.

Под ход «все или ничего», который Гитлер и Черчилль демонстрировали в свои «годы пустынного одиночества», являлся результатом отсутствия собственных средств, по крайней мере, до того момента, пока успех написанных ими книг – «Моя борьба» Гитлера и «Вторая мировая война» Черчилля – не принес им финансовой стабильности. Хотя в свои «дикие годы» Черчилль никогда не был так же беден, как Гитлер, он многие годы балансировал на грани банкротства. Люди думали, что, поскольку Черчилль был внуком герцога и появился на свет во дворце, он тоже был богат, но на самом деле все обстояло иначе. На протяжении всей жизни и, несомненно, до публикации в 1948 г. военных мемуаров Черчилль испытывал недостаток в средствах. Расходы на роскошную жизнь съедали почти все, что он зарабатывал журналистикой и на министерском посту. Его финансовое положение летом и осенью 1918 г., когда Клементина была беременна четвертым ребенком, было таким шатким, что она, по некоторым свидетельствам, даже предлагала отдать младенца, когда тот родится, на усыновление супруге генерала Яна Гамильтона.

В мае 1915 г., когда фиаско Галлипольской кампании вынудило Черчилля уйти в отставку, он лишился министерской зарплаты в пять тысяч фунтов в год, и до тех пор, пока Ллойд Джордж не назначил его в июле 1917 г. министром военного снабжения, ему приходилось выживать на жалованья армейского офицера и рядового члена парламента, которые в те дни были очень скромными. Клементина не являлась наследницей и мало что могла добавить к семейному бюджету. В 1918 г. они были так стеснены в средствах, что, когда истек срок аренды на их лондонский дом на Экклестон-сквер, им пришлось переехать в дом тетушки Черчилля на Тентерден-стрит в конце Оксфорд-стрит. В конце того же года ситуация стала еще хуже, когда из Министерства сельского хозяйства пришло письмо, в котором Черчилля упрекали в том, что земли вокруг его поместья Лалленден в Суссексе не обрабатываются в полном объеме в то время, когда производство продуктов питания являлось гражданским долгом каждого британского землевладельца. Чиновник Морис Хэнки вспоминал, как в 1917 г. «прогуливался по прекрасному, но запущенному поместью» Черчилля во время вечернего чая. В своем ответе министерству Черчилль вынужден был признать, что не имеет финансовой возможности приобретать сельскохозяйственные машины, необходимые для обработки земли.

Хотя впоследствии занятие журналистикой обеспечивало ему значительный доход, в Первую мировую войну он писал сравнительно мало, и прошло несколько лет, прежде чем рассказ о ней, изложенный в книге «Мировой кризис», начал приносить какую-то прибыль. Серьезно подмочив репутацию в результате провала Галлипольской кампании, он также лишился возможности обращаться за помощью к богатым друзьям, которые время от времени поддерживали его в «годы пустынного одиночества» в период 1931–1939 гг. и однажды подарили ему на день рождения «Даймлер». Несмотря на всю свою гениальность в других вопросах, Черчилль был никудышным финансовым спекулянтом, в один день потерявшим во время биржевого краха 1929 г. сумму, равную в эквиваленте 2002 г. четверти миллиона фунтов.

Таким образом, Гитлеру и Черчиллю в равной мере были знакомы трудные времена, хотя здесь вряд ли уместны сравнения, поскольку у Гитлера не было друзей, способных подарить ему «Даймлер». Однако им обоим было присуще упорство и непоколебимая вера в свое предназначение, что бы кто о них ни говорил, и это в значительной степени обеспечило им поддержку сторонников, как только политическая ситуация изменилась. Сегодня мы считаем Гитлера и Черчилля сильными лидерами, но часто забываем о том, насколько людям в то время казался невероятным их приход к власти. Их обоих преследовали неудачи – Гитлера в 1920-х гг., а Черчилля в 1930-х. Так как же им за столь короткое время удалось встать во главе своих государств?

Создание национального мифа

Гитлер потратил время, проведенное в тюрьме Ландсберг, на написание книги, вернее, он диктовал ее своим последователям Рудольфу Гессу и Эмилю Морису, которые также отбывали тюремный срок за участие в Пивном путче. Читая книгу, складывается впечатление, что она надиктована человеком, меряющим шагами тесное пространство камеры и выплескивающим свое отчаяние в бессвязных злобных выкриках. «Моя борьба» ужасна во всех отношениях: искаженная, путаная смесь маниакального гипернационализма, извращенного дарвинизма и отвратительного антисемитизма. Вслед за Карлом Марксом, который свел всю историю человечества к проблеме классовой борьбы, Гитлер ограничился расовой борьбой, а все мировые беды свалил на еврейско-большевистский заговор. Порабощение якобы неполноценных народов, таких, как славяне, предлагается в качестве средства для спасения Германии. При этом «Моя борьба» также содержит секрет ошеломляющего вознесения Гитлера на пост фюрера Германии.