Немецкая карта - Комосса Герд-Хельмут. Страница 6

Почему же мужчины вроде меня, пережившие столько невзгод на войне, вновь взяли в руки оружие? Чисто материальные основания очень редко имели определяющее значение, потому что многие из тех, кто летом 1956  г. «вступил» в ряды армии, были учителями, служащими, журналистами, клерками, студентами, были устроены на хорошо оплачиваемой и стабильной работе в сфере экономики и даже — как, например, генерал Гюнтер Кислинг — имели докторскую степень и тем не менее стали солдатами. Почему?

Среди первых офицеров, откликнувшихся на зов страны, было не так много мужчин, которым после войны пришлось довольствоваться низким доходом, к примеру, в сельском хозяйстве в Шлезвиг—Гольштейне или Нижней Саксонии, в качестве простых рабочих или в шахтах, где имелась большая потребность в рабочей силе. В большинстве своем эти офицеры сумели освоить востребованные профессии, которые в любом случае обеспечивали им более высокий доход, чем тот, который они получали в первые месяцы в армии. Значит, были, по–видимому, и иные причины, побудившие их летом 1956  г., а может, даже и раньше, принять решение снова стать солдатами. Может быть, меня манили в какой–то, пусть и малой, степени жажда приключений и предвкушение радости от предстоящего воплощения в жизнь хоть и знакомой, но все–таки новой задачи? Новый вызов? И злость на унижения и страдания в плену — даже если мое пребывание в нем складывалось не так уж трагично, как у других. Конечно, были и иные причины, и не все они сводились к стремлению участвовать в защите отечества от внешних угроз. Каждый отдавал себе отчет в том, что решение служить в бундесвере может иметь серьезные последствия, а в иных случаях означает и необходимость пожертвовать самой жизнью, тем не менее все эти мужчины в возрасте тридцати — тридцати пяти лет подали заявление о зачислении в вооруженные силы и вскоре после этого дали присягу «верно служить Федеративной Республики Германии и храбро защищать право на жизнь и свободу немецкого народа».

НОВОЕ НАЧАЛО

Новое обмундирование

Ради соблюдения определенного порядка в настоящем повествовании, ведущемся от лица очевидца, нужно более пристально вглядеться в прошлое, поскольку решение, принятое на берегу Рейна, и первую встречу с министром обороны Георгом Лебером разделяют насыщенные многими событиями годы, которые, разумеется, мы не можем просто взять и вынести за скобки.

Итак, я снова стал солдатом, во второй раз в моей жизни, на этот раз в новом, непривычном обмундировании солдата Федеративной Республики Германии. Оно было неудобно и сверху, и снизу, и спереди, и сзади. В то время как солдат Национальной народной армии ГДР носил модифицированную серую форму бывшего германского вермахта, солдат бундесвера, как уже упоминалось, был облачен в форму–попурри с элементами американского стиля. Внешне это обмундирование бундесвера мало чем напоминало традиционное обмундирование немецких солдат. Было очевидно, что его политически озабоченные творцы позволяли себе сохранять черты немецкой армейской традиции лишь в тех случаях, когда этого вроде бы совсем нельзя было избежать. Правда, по прошествии некоторого времени выяснилось, что эта первая внешняя попытка американизации молодой немецкой армии оказалась неудачной. Это обмундирование никому не нравилось, а те, кто его носил, скоро стали насмехаться над «обезьяньими курточками». Форма просто не соответствовала традиционному образу немецкого солдата. Она скорее походила на униформу портье на гамбургском Санкт—Паули, чем на форму солдата вермахта. Это произошло вследствие того, что политики были озабочены тем, как бы в максимально возможной степени политически корректно потрафить американским союзникам, хотя самих американцев и англичан совершенно не волновало, как солдаты новой немецкой армии себя публично позиционируют. Действительно важным союзники считали усиление собственных войск за счет немецких солдат, в максимально возможной мере денацифицированных, но по своим сугубо боевым качествам не уступающих солдатам вермахта времен Второй мировой войны, только иначе обмундированных. А еще им было важно, чтобы немцы как можно больше вооружений и боевой техники приобретали в США. Они уже тогда пришли к выводу, что в перспективе воспрепятствовать немцам наладить свое собственное производство вооружений не смогут.

В 1983  г., после одного из натовских учений, главнокомандующий вооруженными силами США в Европе генерал Отис уважительно спросил командующего десантно–диверсионными войсками территориальной обороны «Юг»: «А как далеко ты во время войны прошел в глубь России, Герд?» Услышав мой ответ: «Я дошел до Никополя и Запорожья», — американский генерал устремил взгляд на карту, ища указанные мной города в районе, находившемся километрах в пятистах западней, а именно где–то в районе Кривого Рога и рядом с ним.

Нет–нет, — сказал я. — Надо искать намного, намного дальше в восточном направлении! Это было вот здесь, генерал Гленн Отис, — чуть западней Сталинграда.

Вот черт, — воскликнул американец, — ну да, конечно, вы же дошли до Сталинграда. — Он призадумался. «Да, — вероятно, сказал он сам себе, — если мы хотим воевать так же успешно, нам нужны именно такие солдаты». Но вслух он этого не произнес.

Он одобрительно похлопал меня по плечу, как будто наши военные успехи в период Второй мировой войны были моей личной заслугой. А про себя, видимо, подумал также: «Как же это вам удалось при отсутствии преимущества в военном потенциале?» При этом он, вероятно, размышлял о соотношении пространства, времени и живой силы — тогда, в период с 1941 по 1945  г., и сегодня.

Идар—Оберштайн: служить делу мира, стоять на страже свободы

2  июля 1956  г. я, с чемоданчиком в руке — но теперь не с деревянным, как это было в 1949–м, а с настоящим, кожаным, — двинулся с вокзала Идар—Оберштайн вверх по Клотцберг и, несмотря на то что подъем был довольно крутой, перевел дух только перед самыми воротами. А надо ли в самом деле входить в них? На контрольно–пропускном пункте нес дежурство французский солдат. Он окинул меня критическим взглядом, бегло проверил документы и разрешил пройти на территорию. Во взгляде француза сквозили одновременно и насмешливость, и высокомерие. И я никак не мог отделаться от этого ощущения. Мимо нас прошел куда–то по своим делам американский офицер. Он коротко взглянул в мою сторону, сказал «Ш» и двинулся дальше.

С этого дня я был солдатом бундесвера в составе НАТО в звании обер–лейтенанта и, следовательно, находился в подсудности органов военной юстиции. Мы прекрасно отдавали себе отчет в том, на что мы идем, подавая заявление о добровольном поступлении на военную службу. Мы прекрасно понимали также, что не можем начинать с того, на чем остановились 9  мая 1945  г. Не могли мы, разумеется, вести отсчет и от 2  апреля 1949  г., дня, в который мы были освобождены из советского плена. С той даты прошел временной отрезок продолжительностью в семь лет, который я прожил вне армии,отправляя гражданскую должность в Управлении труда, параллельно подрабатывая в качестве свободного журналиста и занимаясь политикой.

Но я стремился в бундесвер. Меня манил вызов. Тем не менее 2  июля на Клотцберг я все–таки не вполне был уверен в том, что все сложится хорошо. Прежде чем пройти через ворота, я еще раз оглянулся. Городок, лежавший там, внизу, у подножия горы, представлял собой исключительно живописную картину. На противоположном кряже, ниже вершины, в скальном углублении, словно выдолбленном резцом, стояла церковь. Дивное зрелище, которое я с удовольствием перенес бы на полотно. Может, когда–нибудь и напишу эту картину, подумал я, ведь написал же я в 1944  г. панораму Варшавы, увиденную мной с берега Вислы. Куда пропала эта картина? Некоторые из моих картин, которые я написал еще школьником, сумела спасти моя сестра Рут. Я по сей день не могу понять, как ей удалось сделать это в неразберихе бегства в январе 1945  г. Картины, в том числе портрет маслом Фридриха Великого, а также один портрет, написанный с нее самой в нежно–розовом платье, и сегодня висят в ее квартире, охраняемые и оберегаемые ею как совершенно бесценное сокровище.