Воин поневоле - Дункан Дэйв. Страница 17

Оставалось только третье объяснение – реальны оба мира, и он попал не туда, куда надо.

Солнце уже заходило, когда у входа в тюрьму послышался какой-то лязг. – Время уборки! – довольным голосом провозгласил Иннулари. – И питье, светлейший, вы этого хотели.

В камеру хлынул поток воды. Перед Уолли сидели еще пятеро, и когда вода донесла до него их грязь, его стошнило. Это вызвало страшные боли в его измученных брюшных мышцах; но поток становился все сильнее, вода была относительно чистой и приятно прохладной. Остальные узники лежали в этой воде, они смеялись, поднимали брызги… и пили. Уборка два раза в день – вот единственная вода, которую можно получить в тюрьме, так его заверил Иннулари.

Суд приговаривает вас к неделе дизентерии и к двум неделям гангрены.

Ваше дело вскоре будет рассмотрено.

Когда вся вода вытекла через решетку, принесли корзину с объедками: в основном тут были заплесневелые фрукты, несколько высохших корок и обрезки мяса; Уолли бы не притронулся к этому, даже если бы все зубы у него были на месте. Когда подошла его очередь, все лучшее из корзины было уже съедено. Неделя в этой тюрьме станет смертным приговором.

Солнце скрылось быстро, как это бывает в тропиках; виолончельное гудение мух уступило место скрипкам комаров. Твердый оптимизм Иннулари тоже, казалось, пошатнулся, и он предался размышлениям. Уолли попытался навести его на разговор о вере и услышал о той же самой идее перевоплощения, о которой говорила ему рабыня.

– Конечно, это же очевидно, – говорил ему целитель; казалось, он убеждает не столько Уолли, сколько себя самого. – Река – это Богиня. Река течет от одного города к другому, так же и наши души переходят от одной жизни к другой.

– Но ты ведь не помнишь предыдущие жизни, так ведь? – Уолли был настроен скептически. – Тогда что же такое душа, если это не твой разум?

– Это совсем другое, – продолжал настаивать целитель. – Города – это жизни, а Река – это душа. Это аллегория, она указывает нам путь. Или возьмем бусины на нитке…

– О черт! – тихо сказал Уолли и прикусил язык. Город нельзя подвинуть к реке, но нитку можно развязать, перебрать бусы, а потом завязать опять. Свет угас, и небо озарилось невероятной красотой сияющих колец; луна, в сравнении с этими тонкими серебряными нитями, показалась бы не более романтичной, чем обыкновенная электрическая лампа. Он вспомнил и о сиянии водопада, который здесь называли Судилищем. Этот мир очень красив. Он плохо спал – не только из-за ран и боли. От судорог в ногах страдали все узники, и стоны слышались чаще, чем храп. Система колец, которую рабыня называла Богом Сна, оказалась хорошими часами. Вскоре после захода солнца на востоке поднялась темная тень – тень планеты, – и стала двигаться по небу. Он увидел, что к полуночи она прошла ровно половину своего пути, а к рассвету исчезла.

Наступил еще один день, а он так и не вернулся к реальности.

Глава 2

Разгоралось ясное утро, обещающее, что день будет таким же жарким. Целитель Иннулари выглядел явно разочарованным и в конце концов признался, что в дождливые дни, когда Богиня не видит Судилища, казни не проводятся. Провели уборку. Среди узников чувствовалось какое-то беспокойство, люди нервно перешептывались.

Потом по лестнице, морщась от вони, с шумом спустились двое жрецов, трое воинов и четверо рабов. – Иннулари, целитель пятого ранга, за нерадивость..

– Кинарагу, плотник третьего ранга, за воровство…

– Наррин, раб, за непокорность…

Жрец называл имена, а один из воинов указывал на жертву. Рабы поднимали камень и вытаскивали приговоренного. Когда онемевшие ноги сгибались, люди вскрикивали от боли и одного за другим их оттаскивали наружу. Так на казнь увели ближайших соседей Уолли и еще одного человека, который сидел чуть дальше; после чего Отряд Смерти удалился. Опять появилась корзина с едой.

Уолли понял, что ему будет не хватать разговорчивого Иннулари. Спустя час или два он услышал колокольный звон. Уолли подумал, что за целителя не мешало бы помолиться его богине, но потом не стал.

Днем привели еще пятерых. Хотя места оставалось достаточно, но почему-то казалось, что тюрьма переполнена. У Уолли появились двое новых соседей, которые пришли в восторг, увидев в тюрьме воина седьмого ранга. Они насмехались над ним, и когда он попытался вступить в разговор, отвечали непристойностями. Боль и недосыпание измучили его, но едва он забывался, как они начинали пихать его кулаками.

Внезапно стало очень тихо. Видимо, Уолли задремал, потому что он вдруг увидел правителя, который стоял с другой стороны каменных глыб и смотрел на него с удовлетворенным презрением. Обеими руками он держал бамбуковую трость и задумчиво ее сгибал; относительно того, кто станет его жертвой, не могло быть никаких сомнений. Уолли в первую очередь решил, что ему не следует показывать свой страх. Это совсем не трудно, ведь лицо его настолько распухло, что на нем не может быть вообще никакого выражения. Надо ли что-то объяснять или лучше ничего не говорить? Он все еще раздумывал над этим, когда начался допрос.

– В чем состоит первая сутра? – спросил Хардуджу.

– Я не знаю, – ответил Уолли спокойно. Он надеялся, что это прозвучит спокойно. – Я…

Больше он ничего не успел сказать, потому что правитель ударил его тростью по левой ступне. Тяжело… Во-первых, боль от удара, а во-вторых – нога дернулась и камень содрал кожу на лодыжке. Хардуджу внимательно следил за ним и, кажется, остался доволен.

– В чем состоит вторая сутра? – Теперь очередь правой ступни.

Третья сутра – опять к левой. Сколько, интересно, их всего? Однако после шестой сутры садист перестал задавать вопросы и просто бил, с довольной улыбкой наблюдая за мучениями Уолли, и его красное сияющее лицо было исполнено удовольствия. Он бил то по одной, то по другой ноге, а иногда только замахивался, чтобы посмотреть, как ступня дергается и ударяется о камень.

Уолли пытался что-то сказать, но его не стали слушать. Он пытался молчать и молчал до тех пор, пока не искусал себе язык и весь рот не наполнился кровью. Он пытался кричать. Он пытался умолять. Он рыдал.

Он, должно быть, потерял сознание, потому что не помнил, когда мучитель ушел. Весь остаток этого дня застилал какой-то багровый туман, и время от времени из тумана выплывали бессвязные бредовые видения. Возможно, это и к лучшему, потому что в таком состоянии он не мог видеть своих искалеченных ступней. Солнце поднялось выше, на Уолли упала тень от решетки, что служила крышей, и к ранам устремились мухи, но зато соседи больше не трогали его.

Принесли корзину с едой – Уолли пропустил ее мимо, не притронувшись ни к чему. Солнце уже зашло. Небо стало быстро темнеть, когда Уолли вдруг почувствовал, что туман, застилающий его взор, рассеивается. Он с усилием поднялся, сел и посмотрел вокруг. Остальные узники, казалось, впали в какую-то странную апатию и лежали молча, бессмысленно уставясь в пространство. После очередного наводнения в воздухе висело плотное водяное марево; свет постепенно угасал, в камере собирались тени; стояла полная тишина.

Рядом, опираясь на камень, примостился его старый знакомый маленький загорелый мальчишка, он молчал и внимательно разглядывал Уолли. Мальчик был все так же гол, все так же костляв и сжимал в руке все тот же прутик. Лицо его было спокойным и отрешенным.

– Ну что, есть разница? – спросил он.

– Да, есть, – ответил Уолли. Это были первые слова, произнесенные им с тех пор, как ушел Хардуджу. Его ступни стали средоточием невыносимой боли, которая заглушала боль всех прочих ран и ушибов. Некоторое время мальчик молчал, разглядывая узника, потом заговорил.

– Сейчас суд храма разбирает ваше дело, мистер Смит. Какое решение вы прикажете им принять?

– Я? – переспросил Уолли. – Как мое желание может повлиять на судей?