Воин поневоле - Дункан Дэйв. Страница 16

Уолли вспомнил, какие наставления Хардуджу давал своим головорезам.

– Им сказали, чтобы они не слишком снижали мою ценность, – объяснил он. – Правитель хочет получить за меня пять золотых.

– Разоблачение? – спросил пораженный Иннулари. – О, простите, светлейший, это не мое дело.

Уолли, как мог, объяснил, что вчера его ударили по голове, после чего он потерял память и не сумел подобающим образом ответить на приветствие правителя.

– И поэтому он решил, что вы – самозванец?! – в голосе маленького человечка было изумление и сочувствие. Видимо, сидеть рядом с Седьмым он почитал для себя большой честью и ему не хотелось считать своего соседа обманщиком. – Да, это, конечно, очень серьезно. Вы же понимаете: поскольку он объявил о разоблачении, то ему принадлежат и все права на раба.

Уолли кивнул и сразу же пожалел об этом.

– А что они сделают с моими знаками?

– Каленое железо, – с живостью объяснил Иннулари. – Возможно, они сразу же выжгут полосу раба, чтобы не тратить денег на профессиональное клеймение.

Великолепно.

В этот момент двое узников, сидящих следом за Иннулари, начали драться, ожесточенно молотя друг друга и выкрикивая непристойности. Через несколько минут по ступеням сбежал воин второго ранга, совсем еще мальчик. Он подошел к той стороне каменных глыб, откуда торчали пятки дерущихся, и один за другим драчуны вскрикнули и замолчали. Воин быстро вышел.

– Как он это сделал? – удивленно спросил Уолли.

– Ударил их по ногам. Очень хорошо действует. – Иннулари удовлетворенно огляделся. – Вся эта система очень хорошо придумана. Не пытайтесь двигать камень. Возможно, вам удастся его оттолкнуть, но тогда он упадет на ступни и переломает вам все кости.

Уолли опять лег, приняв это второе, доступное ему теперь положение, и с удивлением обнаружил, что пол совсем мокрый. Запах здесь еще хуже, чем зловоние в городе. Он вспомнил о таинственном мальчишке и его словах насчет подобия ада… С одной стороны – казалось, что в речах малыша больше логики и смысла, чем во всем этом безумном мире, но с другой стороны, поверить ему было труднее всего. И этот фокус с бусами, и то, что сейчас…

Целитель тоже лег. Он был самый настоящий болтун, как понял Уолли, и значит, ко всем его страданиям добавлялось еще одно, но назойливый сосед мог стать и полезным источником информации.

– Ваша потеря памяти – это любопытный случай для целителя, светлейший. Я никогда раньше не встречал таких симптомов, но о них упоминается в одной из наших сутр. – Он нахмурился. – Меня удивляет, почему жрецам не позволили провести изгнание, ведь лучшего лечения и не придумаешь. Несомненно, вами завладел демон.

– Кажется, об этом и шла речь, – вздохнув, Уолли стал объяснять. Он пытался припомнить тот спор, который разгорелся, когда его оттащили в одну из задних комнат; Хардуджу требовал, чтобы самозванца сделали рабом, Хонакура утверждал, что он – богохульник, а остальные жрецы, кажется, говорили о демонах. Тогда у него создалось впечатление, что этот спор – лишь звено в цепи многочисленных интриг, ведущихся между Хонакурой и Хардуджу.

Целитель, обрадованный тем, что получил порцию храмовых сплетен, пояснил:

– Если бы изгнание, проведенное священным Хонакурой, не достигло цели, это значило бы, что Богиня отвергла старого жреца, а такой исход – конец его карьере. Что, в свою очередь, вызовет существенные перемены в верхах.

Еще лучше.

– Ну, по крайней мере, они не позвали целителя, – сказал Иннулари. Я бы, например, не стал этим заниматься – при всем моем уважении, светлейший.

– Почему? – спросил Уолли; боль не могла заглушить любопытства.

– Потому что перспективы неутешительны, – он взмахнул рукой, показывая вокруг. – Именно так я и попал сюда. Я отказался от больного, но это была богатая семья, и они предлагали мне все больше и больше. В конце концов моя жадность победила, да простит меня Богиня!

Уолли осторожно повернул голову.

– То есть если пациент умирает, то целитель попадает в тюрьму?

– Да, если у родственников есть связи. – Иннулари вздохнул. – Мною овладела алчность. Но это была идея моей жены, так что ей самой приходится сейчас все расхлебывать.

– И надолго ты здесь?

Несмотря на удушающую жару, маленький человечек вздрогнул.

– О, я думаю, до завтра. Я тут уже три дня, а суд принимает решения быстро.

А что потом? Судилище, конечно. Уолли опять приподнялся и посмотрел на тех людей, что сидели вокруг. Ни одного прекрасного юноши. Тогда это не человеческие жертвоприношения, а казнь. А те, кого сбросили в водопад, были, выходит, преступниками? В основном, пояснил целитель. Или, конечно, рабы, в которых уже не нуждаются. Иногда люди добровольно отправляются к Богине – очень больные или старые.

– А кто-нибудь остается в живых? – задумчиво спросил Уолли.

– Я думаю, один из пятидесяти, – ответил целитель. – Один раз в две или три недели. Большинство же Она строго карает.

Дальнейшие расспросы показали, что кара заключалась в том, что жертву избивали и калечили – практически не было случаев, чтобы кто-то остался невредим. Тем не менее о своем будущем целитель думал спокойно, убежденный, что его приступ жадности – небольшой грех и Богиня легко простит его. Уолли не мог понять, на самом ли деле маленький человечек свято верит своему божеству или же он просто пытается сохранить присутствие духа. И то и другое казалось Уолли просто невероятным. Некоторое время спустя привели еще одного – молодого раба, которого посадили рядом с Уолли. Он с ужасом посмотрел на знаки воина и не произнес ни слова. В конце концов Уолли решил, что перед ним врожденный идиот.

День тянулся бесконечно долго, боль, жара и все возрастающая вонь становились просто невыносимыми; солнце превратило эту влажную клетку в настоящую парную. Толстый целитель продолжал свою бессмысленную болтовню: возбужденный встречей с Седьмым, он стремился пересказать историю всей своей жизни и описать каждого из своих детей. Потом он вернулся к вопросу о суде. Обвиняемый на нем не присутствовал – сама эта идея показалась Иннулари странной – и обычно узнавал о приговоре только тогда, когда его доставляли к месту казни. Да, случаи оправдания иногда бывают.

– Конечно, в вашем положении этого ожидать не приходится, светлейший, – сказал он, – потому что вашему преступлению стали свидетелями несколько членов суда, например священный Хонакура. – Он задумался. – Но все же интересно было бы услышать, каково их решение: одержимый демоном, самозванец или богохульник? – добавил он задумчиво.

– Я не могу ждать, – заявил Уолли. Все же, будь у него выбор, он бы согласился на еще одно изгнание – уж если этим путем он оказался здесь, то, возможно, этим же путем он выберется и обратно. Но потом из замечаний Иннулари он понял, что повторное изгнание – это большая редкость. Упрямых демонов обычно отсылают к Богине.

Стражники привели женщину. Она послушно разделась и села, заняв место рядом со слабоумным мальчиком-рабом. Это была женщина средних лет, начинающая седеть, кожа у нее была дряблая, обвисшая, но мальчик извернулся, уставился на свою соседку и в таком положении провел весь остаток дня.

Но Уолли эти проблемы уже не касались – а может быть, и никогда больше не коснутся. Он размышлял о том, что же Недомерок назвал подобием ада: Была ли это угроза, предвидение или счастливая догадка? Если определять рай как сексуальное возбуждение в паху, то ад, естественно, начался с невыносимой боли в том же месте.

Итак, первый постулат: вся эта боль реальна. Фантазией может быть секс, но не такое.

Следствие: этот мир реально существует.

Он пришел к выводу, что возможны три объяснения. Первое – у Уолли Смита энцефалит, и значит, этот Мир – сплошной бред. Но почему-то с течением времени это объяснение становилось все менее и менее убедительным.

Второе – повреждение головы у Шонсу. Он Шонсу, а Уолли Смит – это иллюзия. Он долго лежал на твердом, сыром камне, закрыв распухшие глаза, чтобы их не слепило солнце, и размышлял, но не мог убедить себя ни в чем. Его память хранила слишком много подробностей о жизни Уолли Смита. Он, например, помнил тысячи технических терминов, хотя когда он пытался их произнести, получалось какое-то хрюканье. Он помнил свое детство, друзей, учебу. Музыку. Спорт. В его памяти земная жизнь не умирала.