Четвертая вершина - Санеев Виктор Данилович. Страница 6

Соревнования прыгунов тройным состоялись в последний день Спартакиады. Уже после «квалификации» я почувствовал усталость и уже не рисовал себе радужных перспектив. И в самом деле борьба получилась жесткой. Отсутствие Александра Золотарева подхлестнуло всех ведущих прыгунов, каждый сражался за победу изо всех сил, вовсе не думая отдавать предпочтение фавориту, которым многие (и я сам!) считали Виктора Санеева. Вот что написал журнал «Легкая атлетика» после соревнований в тройном прыжке:

«Победа молодого москвича Николая Дудкина была несколько неожиданна. Фаворитами были Виктор Санеев и Владимир Куркевич. Виктор Санеев явился единственным финалистом, который показал полную 16-метровую серию. Однако ему не хватало какой-то искорки, вдохновения, думается, что это следствие некоторой усталости после прыжков в длину».

Что касается усталости, то, конечно, в этом была доля истины — прыжки в длину не прошли для меня даром. Но главное все-таки заключалось в том, что я не был готов к борьбе. Слишком поздно понял, что намерения соперников были не менее амбициозными, чем у меня. После трех попыток я еще таил надежду на медаль, но после прыжка Дудкина на 16,66 остался только на четвертом месте. Раздосадован я был страшно и в пылу страстей не нашел ничего лучшего, как обвинить в своей неудаче судей...

Почему я так подробно остановился на этих пяти стартах, которые принесли пять поражений подряд? Потому, что и сейчас совершенно искренне считаю, что без этих уроков, которые преподнесли мне соперники и спортивная жизнь, я никогда не сумел бы в будущем стать победителем. Конечно, из этого не следует, что я поумнел сразу настолько, что не допускал больше ошибок в будущем. Но то, что именно поражения стали для меня хорошей школой мастерства, тактической грамотности, психологической подготовки, — несомненно.

Это сейчас я могу почти бесстрастно судить о делах давно минувших дней. А тогда мое состояние было отчаянным. Правда, оставался еще один старт, где я мог бы реабилитироваться за неудачи всего сезона. Речь идет о Кубке Европы, который должен был состояться в Киеве в сентябре. Но шансов выступить в этих престижных соревнованиях у меня было немного. Дело в том, что формула Кубка чрезвычайно проста: в каждом виде от команды выступает только один спортсмен. А это значит, что в списке претендентов на участие в Кубке я, учитывая, что Александр Золотарев должен был оправиться от травмы, оставался только пятым!

Решающее слово, естественно, оставалось за Витольдом Анатольевичем Креером. На короткий тренировочный сбор перед Кубком он оставил двоих — Сашу Золотарева и меня. Здесь решающую роль сыграло то обстоятельство, что наши личные достижения были все-таки выше, чем у других претендентов на место в команде. Креер рассчитывал, что после отдыха и Саша, и я снова войдем в свою лучшую форму. Немаловажным было и то, что на Кубке Европы нам снова предстояло встретиться с Рюккборном и Шмидтом, которых мы уже хорошо знали.

До Кубка оставался только один день, а Креер все не говорил, кто же из нас будет стартовать в Киеве. Мы оба чувствовали себя неплохо, но у Саши все же немного побаливала спина во время прыжковых упражнении. Я же успел хорошо отдохнуть и чувствовал тот «аппетит» к прыжкам, который был у меня накануне этого богатого событиями сезона и предвещал хорошие результаты.

Вечером перед соревнованиями Креер шутливо сказал нам, что он взял на вооружение методику подготовки космонавтов и выступать будет тот кто лучше будет спать перед стартом. Тогда я думал, что он и в самом деле хочет решить этот вопрос буквально за час до соревнований. Но конечно, это было не так. Тренер уже для себя все решил. Учитывая то, что Саша был не совсем здоров, что тренировочные результаты были у меня получше, что я после скандального провала на Спартакиаде горю желанием восстановить свою честь, он выбрал меня. Зная, что я довольно быстро возбуждаюсь, Креер держал мой порох сухим до самого последнего момента.

О том, что буду прыгать, узнал перед разминкой. Но по плану Креера, чтобы ввести соперников в заблуждение, мы разминались с Сашей вместе. И только после вызова судей конкуренты узнали, кто будет выступать в составе советской команды. По-моему, соперники были обрадованы таким поворотом дела. Все же, что ни говори, а результат Золотарева — 16,92 давил на них. Меня они опасались меньше, поскольку у четверых участников Кубка личные рекорды были выше, чем у меня. Увидев их радостное оживление, я, как и ожидал Витольд Анатольевич, немедленно «завелся».

Командная борьба в Кубке сложилась таким образом, что мне непременно нужно было занять первое место. Только такое мое выступление гарантировало команде СССР победу в соревнованиях. Но, к счастью, я не вел подсчета командной борьбы и не знал об этом, а Креер не счел нужным взваливать на мои плечи лишний груз ответственности. Он сказал только: «Ты можешь и должен победить», — что, конечно, полностью совпадало с моими желаниями.

Соперники были опытными прыгунами, но и я уже не был тем зеленым юнцом, который несколько месяцев назад приезжал к ним на матчи. Школа, которую я экстерном прошел в этом напряженном сезоне, тоже сделала меня опытнее. Это чувствовалось даже в том, что я совсем не затерялся в именитой компании. Соревновался спокойно и, можно даже сказать, деловито. Своевременно реагировал на знаки Креера с трибун, корректировал разбег, и во второй попытке мне удался хороший прыжок на 16,67. Это было моим личным достижением и довольно высоким результатом. Соперники как-то сразу стушевались и лучший из них — Рюккборн проиграл мне четверть метра.

Так счастливо закончился для меня этот, пожалуй, самый важный с точки зрения становления спортивного характера сезон. Сезон, после которого я понял, что жажда борьбы, жажда победы должна подкрепляться многими факторами, которые и составляют понятие спортивного мастерства. Сезон, после которого мечта о выступлении на Олимпийских играх в Мехико обрела вполне реальные очертания.

Такой борьбы больше не было

Я смотрю на фотографии, подаренные мне нашими фотокорреспондентами после Олимпийских игр в Мехико. Тех Игр, где мне удалось стать первым олимпийским чемпионом среди советских прыгунов тройным. Вот я на тренировочном стадионе беседую с чернокожим гигантом из Сенегала Мансуром Диа. А здесь — мы с итальянцем Джузеппе Джентилле и бразильцем Нельсоном Пруденсио на пьедестале почета. А вот — несколько снимков того «золотого» прыжка, что принес мне и мировой рекорд, и звание победителя.

С тех пор прошло уже больше 15 лет. Но и сейчас еще стоит мне начать рассказ о тех далеких днях, как сердце начинает биться чаще, а в памяти живо возникают и томительные дни и часы ожидания олимпийского старта, и яростная борьба в секторе, которой не знала до того дня история тройного прыжка, и оглушительная радость победы, и сияющие счастьем глаза моих тренеров.

Что же помогло тогда, 17 октября 1968 года, сделать нам — мне и моим тренерам — свое дело лучше других и одержать победу? Вопрос этот не кажется мне праздным. Дескать, победили и победили, о чем тут долго говорить. Я уже говорил о том, что, как правило, глубокому анализу подвергаются именно те выступления, которые не принесли успеха, а в случае победы срабатывает принцип «победителя не судят». Так вот, я убежден: мне чаще удавалось побеждать, чем проигрывать, именно потому, что и успешные выступления анализировались столь же тщательно, как и поражения. Это помогало как бы переносить положительные факторы на последующие старты и избегать негативных сторон, которые подчас присутствуют в самых удачных выступлениях.

Конечно, победа в столь представительных, престижных и чрезвычайно многогранных соревнованиях, как олимпийские игры, не может быть достигнута только с помощью какого-то одного фактора — будь то техническая, тактическая, волевая или какая-либо другая разновидность подготовленности. Но все же на этом общем фоне выделяется один какой-нибудь компонент, который и приносит успех в борьбе примерно равных по силам атлетов.