Рожденный бежать - Макдугл Кристофер. Страница 63

«Да, — размышлял Дэвид, — а если убрать все эти рычаги, не будет ли это той же самой инженерной разработкой, что и у всех прочих млекопитающих? Может, диафрагма зайцев зацепляется за поясничный позвонок не потому, что позвонок твердый и неподвижный, а потому, что легко растягивается и двигается. Потому что он гнется!»

— Да! Да! Когда животное отталкивается и вытягивает заднюю часть, это делается не только ради движения, но и ради дыхания, — говорит Дэвид.

Он представил антилопу, бегущую по пыльной саванне, спасая жизнь, а позади нее — расплывчатое пятно. Он сфокусировался на пятне, мгновенно остановил его и начал покадрово «отщелкивать» последовательность движений.

Гепард вытягивается во всю длину для прыжка, его грудная клетка растягивается, всасывая в легкие воздух, передние ноги «отлетают» назад, пока не коснутся задних, позвоночник при этом изгибается, сдавливая полость грудной клетки и выталкивая из легких воздух…

И вот вам другая хитроумная дыхательная система викторианских времен, хотя и с турбиной чуть меньшей мощности.

Сердце Дэвида сильно забилось. Наше тело полностью приспособлено вбирать воздух. Прочитай эту зависимость в обратном порядке, как учил доктор Брэмбл, и выйдет вот что: набирание воздуха, возможно, определяет то, каким образом мы обрели свое тело.

Господи, как просто… но и как волнующе! Ведь если он прав, думал Дэвид, значит, он раскрыл величайшую тайну в эволюции человека. Никто пока еще не понял, зачем первобытные люди отделились от всех других тварей, отняв пальцы рук от земли и выпрямившись вертикально. Да для того, чтобы дышать! Чтобы раскрыть глотки, раздуть грудную клетку и засасывать воздух полнее и лучше, чем какое-либо иное существо на этой планете.

Но это было только начало. Чем лучше обстоит у вас дело с дыханием, быстро сообразил Дэвид, тем более вы способны к бегу. Другими словами, люди развивались, чтобы начать бегать.

Доктор Деннис Брэмбл с большим интересом слушал, как Дэвид Кэррьер излагает ему свою теорию. Затем он этак небрежно прицелился и — разнес ее вдребезги. Он старался выражаться помягче: Дэвид был блестящим студентом с оригинальным мышлением, но на этот раз у Брэмбла возникло подозрение, что тот стал жертвой самого распространенного в науке обмана с названием «синдром молотка» — это когда молоток в вашей руке заставляет вас во всем видеть гвоздь.

Доктор Брэмбл знал кое-что о жизни Дэвида за пределами аудитории, в частности, что с наступлением весны Дэвид в теплые солнечные дни любил, удрав из лаборатории, побегать по тропам в горах за кампусом. Брэмбл и сам был неплохим бегуном, а потому хорошо понимал не только сие увлечение, но и то, что в этой области надо блюсти особую осторожность, ибо самая большая опасность в профессии биолога после влюбленности в помощников по исследовательской работе — это влюбленность в свои хобби. Вы становитесь объектом собственного исследования, начинаете рассматривать мир как отражение своей жизни, а свою жизнь — как исходную точку почти каждого в мире явления.

— Дэвид, — вкрадчиво начал доктор Брэмбл, — виды эволюционируют в соответствии с тем, что у них получается лучше, а не что хуже. А в качестве бегунов люди не просто никудышные, а ужасные. И вам вовсе не требуется изучать биологию, достаточно просто понаблюдать за автомобилями и мотоциклами. Четыре колеса движутся быстрее, чем два, и как только вы пойдете вертикально, то сразу потеряете силу тяги, устойчивость и аэродинамику. Теперь применим эту конструкцию к миру животных. Длина тигра десять футов, и по конфигурации он похож на крылатую ракету. Он участник гонки за лидером в джунглях, тогда как человеку приходится медленно продвигаться вперед на своих хилых ножках, мелкими шажками с плохоньким аэродинамическим сопротивлением.

— Понял, — объявил Дэвид. — Как только мы стали обходиться без рук, все пошло прахом. Мы утратили первобытную скорость и силу, создаваемую верхней частью тела…

Какой хороший мальчик, подумал Брэмбл. На лету схватывает.

Но Дэвид не сдавался. Тогда почему мы обычно теряем силу и скорость одновременно? Из-за этого мы лишились способности бегать, сражаться, лазить по деревьям и прятаться в густой кроне. Мы наверняка были бы стерты с лица земли… если бы взамен не получили что-нибудь потрясающее. Верно?

Вопрос был поставлен — Брэмбл был вынужден это признать — чертовски умно. Гепарды приспособлены для стремительного движения, но слабы; они вынуждены охотиться днем, чтобы избежать встреч с ночными убийцами вроде львов и пантер, и прекращают охоту и мчатся в укрытие, когда появляются разномастные мелкие киллеры вроде гиен. С другой стороны, горилла достаточно сильна, чтобы поднять автомобиль повышенной проходимости весом 1,8 тонны, но учитывая, что скорость перемещения гориллы до земле не превышает тридцати двух километров в час, тот же самый внедорожник легко обгонит ее на первой передаче. Но тогда мы имеем дело с людьми, которые представляют собой отчасти гепарда, отчасти гориллу: мы медлительны и слабы.

Итак, почему же мы эволюционировали в более слабое создание, а не в более сильное? Дэвид настойчиво задавался этим вопросом. Это случилось задолго до того, как мы научились делать оружие. Так в чем же заключалось генетическое преимущество?

Брэмбл проиграл в голове весь сценарий. Он представил себе некое племя первобытных гоминидов [57]: все как один коренастые, проворные и могучие. Ловко пробираясь между деревьями, они низко пригибаются — для безопасности.

И вот однажды вперед выходит ничем не примечательный худенький сын с впалой грудью, едва ли крупнее женщины, и делает себя мишенью для тигра, разгуливая не таясь. Он слишком хрупок, чтобы сражаться, слишком небыстр, чтоб убежать, слишком слаб, чтобы привлечь подругу, которая родила бы ему детей. По логике он обречен на вымирание, и все же каким-то образом это убожество становится родоначальником всего человечества, тогда как его более сильные и проворные братья бесследно сходят со сцены истории.

Эта гипотетическая зарисовка представляет собой довольно точное описание загадки неандертальцев. Большинство считает их нашими предками, тогда как в действительности они были параллельным видом (или, как еще говорят, подвидом), который состязался с Homo sapiens в борьбе за выживание. «Состязался», как ни странно, это мягко сказано; неандертальцы превосходили нас во всем. Они были сильнее, крепче и, вероятно, сообразительнее: их мышцы были сильнее и больше, кости крепче, данная им от природы защита от холода была совершенной, и, как указано в документации на ископаемые останки, объем их мозга был больше. Неандертальцы были феноменально одаренными охотниками, искусными оружейниками и, вполне вероятно, заговорили раньше, чем мы. У них было огромное преимущество на старте в гонке за доминирование в мире; к тому времени как первые Homo sapiens появились в Европе, неандертальцы уже уютно обосновались там примерно за двести тысяч лет до того. Если вам пришлось бы выбирать победителя между неандертальцами и ранними нами, вы целиком и полностью выбрали бы неандертальцев. Но тогда… где же они?

Менее чем через десять тысяч лет после прихода Homo sapiens в Европу неандертальцы исчезли. Как это случилось, никто не знает. Единственное объяснение: некий таинственный Х-фактор даровал нам — более слабым, глупым и хлипким — преимущество в вопросах жизни или смерти перед «звездным составом» ледниковой эпохи. Это не было силой. Не было и оружием. Не было интеллектом.

А не было ли это способностью бегать? Брэмбл был потрясен. Неужели Дэвид и в самом деле что-то открыл?

Способ выяснить это был только один: добраться до сути.

— Вначале я скептически отнесся к Дэвиду, причем по той же причине меня поддержали бы и большинство морфологов, — позднее признался мне доктор Брэмбл. — Ведь морфология в основе своей — наука о «конструировании наоборот». Она изучает, как тело «смонтировано», и пытается выяснить, как оно должно функционировать. Морфологи знают, к чему присматриваться в быстро движущейся машине, а человеческое тело ну никак не соответствовало никакой спецификации. И чтобы понять это, надо было лишь наблюдать за своими задницами.