Эверест, юго-западная стена - Замятин Л. М.. Страница 41

Пошёл снег. Мы и без того шли медленно, а когда стало скользко на скалах, вовсе поползли. В 16 часов я понял, что при таком темпе засветло не успеем вернуться на 8500. Сказал об этом Эдику. К моему изумлению, он почему-то заговорил о том, что в ста метрах ниже у нас лежат молоток и крючья.

До сих пор я даже отдалённо не представляю, что он хотел этим сказать. В конце концов я убедил его, что нужно сообщить о положении базе и Иванову. Иванов ответил, что светлого времени ещё достаточно, однако Евгений Игоревич насторожился. Мы оставили их решать этот вопрос и продолжали спуск. Как назло, на первой же крутой стене Эдик забурился на тридцать метров левее маршрута, и я последним никак не мог спуститься по заснеженным скалам. Здесь пришлось оставить рюкзак. Я искренне думал, что завтра быстренько сбегаю за ним. У меня стёрлось ощущение расстояния и сложности маршрута. Однако утром ребята меня разубедили в реальности, да и в необходимости этого шага. Рюкзак спустил Серёжа Ефимов, предварительно на 90 процентов облегчив его геологическую коллекцию. Он же прихватил мои кошки.

Через пару часов, когда уже стемнело, я вышел на связь с базой.

— Володя, двадцать минут назад к вам вышли Бершов и Туркевич с большим количеством продуктов, горячего питья, медикаментов и кислорода.

— Зачем нам лекарства? Мы вроде пока здоровы.

— Не понадобятся — и хорошо. Тебе тоже несут кислород и маску.

— Да мне-то кислорода, наверное, не нужно. Вот попить бы горячего...

— Ничего, ничего. Не нужно так не нужно. На месте решишь.

Евгений Игоревич говорил мягко, без нажима, верный своему правилу — убеждать, а не приказывать и даже не уговаривать. Так говорят с ребёнком, который вдруг начал слегка капризничать. Стараются избежать окрика и плавно подвести к тому, чтобы он сам принял желаемое решение.

Вскоре я связался с Мишей Туркевичем. Далеко внизу, на пологой части гребня, на фоне свежего снега я увидел двойку. В лунном свете мне показалось, что они уже близко.

— Бэл, где вы находитесь, сколько до вас?

— Миша, я думаю, за час вы дойдёте. На самом деле они шли два с половиной часа.

— Бэл, как вы шли?

— Миша, старайтесь держаться правее. Как можно ближе к гребню. За гребень вы всё равно не уйдёте — там стены, а влево по склонам путей много, можем разминуться.

Однако Миша, кажется, не понял и несколько раз переспрашивал. Рация у него висела на груди сверху пуховки и была на постоянном приёме. Естественно, аккумуляторы сели очень быстро.

Так мне на помощь пришла группа, которую я когда-то называл “хилой компанией” и высказывал сомнения в её надёжности.

С одной стороны, сообщение о помощи нас обрадовало, с другой — мы, видимо, совсем расслабились. Пожалуй, и соображал я плохо, так как прошёл мимо собственных кошек, вместо того чтобы надеть их. Очень не хотелось останавливаться и снимать меховые рукавицы на таком морозе. Одна из них была сильно порвана, рука в ней мёрзла, поэтому я постоянно менял рукавицы.

После того как в последние недели начались регулярные обильные снегопады, большинство ребят постоянно ходило в кошках от лагеря-2 и выше. Я почему-то очень неохотно надевал кошки на скальном маршруте и всегда тянул до тех пор, пока не станет совсем уж тяжело. Возможно, эта привычка стоила мне дополнительных затрат энергии и её следует считать недостатком тактической грамотности. То есть не было твёрдо усвоенного правила: заснеженные скалы — надевай кошки, даже если тебе кажется, что можно идти и так. Но пока сил было в избытке, это не замечалось, а специальных сравнений на скорость прохождения я, конечно, не проводил. Это первая причина, по которой я, пройдя в сорока метрах ниже оставленных кошек, не стал к ним подниматься. Во-вторых, в этом месте нам предстоял спуск по гребню из крупных скальных блоков с участками снега. Здесь кошки совершенно не нужны. А о том, что через пару часов мы выйдем на скользкие плиты, я не думал. Я помнил, что на подъёме кошки нам не понадобились, а насколько изменилась ситуация сейчас, правильно оценить не смог. К сожалению, это типичный случай. От общей усталости, под действием кислородного голодания, тяжёлой физической работы притупляется способность мыслить перспективно, снижается возможность всё предусмотреть. Здесь скрыта основная причина абсолютного большинства несчастных случаев в альпинизме.

У Эдика кончился последний баллон.

С парнями мы встретились в 21.00 где-то на 8700. Видя, что они показались из-за перегиба в сорока метрах ниже, мы остановились на ближайшей удобной площадке. Эдик сел. Подошёл Миша, как всегда шумный, энергичный, уверенный. За ним Сергей Бершов. Дали нам поллитровую фляжку тёплого компота. Серёга достал три инжиринки. Я с тоской подумал о “большом количестве горячего питья и пищи”, обещанных Таммом. Вид у нас был, видимо, далеко не бравый, потому что ребята энергично принялись нам помогать. Видя такую активность, мы и вовсе опустили руки.

К этому времени я уже свыкся с мыслью, что надо взять кислород, и, кажется, даже не сопротивлялся. Рюкзака у меня не было, поэтому решили повесить баллон на верёвочке через плечо. Руки мои в порванных рукавицах настолько закоченели, что завязать узелки мне было очень трудно. Сергей быстро и ловко помог мне.

К этому времени голос мой из-за многосуточного пребывания на большой высоте без маски стал совсем слабым и хриплым, в горле как будто застрял комок бритвенных лезвий. Кожа на лице онемела от мороза, губы еле шевелились. Наверное, в базовом лагере казалось, что с ними говорит чуть ли не умирающий человек. Однако разборчивость моих передач, по заключению нашего радиста Ю. В. Кононова, всегда оставалась высокой.

— База! База! Я — группа один. В моей рации кончается питание — отвечайте быстро. Ребята хотят идти на вершину. Мы чувствуем себя нормально, спустимся самостоятельно. Можно им идти?

— Нет, — мгновенно ответил Евгений Игоревич. Сергей тут же выхватил у меня рацию.

— Почему нет?! Почему нет?! — закричал он, волнуясь и нечётко работая кнопкой “передача”.

— Сколько у вас кислорода?

— У каждого по два баллона.

Наступило молчание, в течение которого темпераментный Серёжа пытался ещё что-то добавить. Томительно тянулись мгновения, быть может, важнейшие за всю его альпинистскую биографию. Он это прекрасно понимал, и сразу бросалось в глаза, что он нервничает.

— Хорошо,— сказал Тамм через несколько секунд, и Бершов преобразился. Опять обычный Серёга — весёлый, говорливый, добродушный.

— Сколько до вершины?

— Наверное... часа два-три.

В тот момент я был о нас лучшего мнения. Мне казалось, что мы спустились гораздо ниже. На самом деле ребята проскочили последний кусок всего за час.

С кислородом (я поставил 1 литр) стало легче, но спуск продолжался вяло, так как оставалась главная сложность — заснеженные скалы при отсутствии кошек.

Когда мы подошли к месту, где следовало искать прошлогодние японские перила, я оказался в затруднении. Ночью, после снегопада, всё выглядело незнакомо, и я не знал, куда податься. На наше счастье, в это время я услышал голоса. Ребята уже спускались. Я предложил Эдику подождать их. Он был в каком-то полубессознательном состоянии, но всё же после нескольких обращений остановился и сел. Вскоре и Серёжа нас заметил и стал кричать, чтобы мы не двигались. Ему показалось, что мы идём к пропасти. Но мы и без уговоров рады были посидеть, отдохнуть.

Дальше во всех сложных местах мы спускались по их перилам. Эдик шёл медленно, тяжело, но шёл сам. А вот руки его уже совсем не действовали, он не мог встегнуть карабин. Серёжа и Миша всячески старались помочь, взяли на себя все операции с верёвкой. Работали быстро, чётко и, как всегда, весело.