Эверест, юго-западная стена - Замятин Л. М.. Страница 42

Я спускался последним и по перилам, и в тех местах, где связки шли независимо. Пройдя японские перила и вернувшись на западный гребень, ребята решили отдать нам кошки. Путь предстоял сравнительно простой, но длинный. Не имело смысла идти “связкой по связке”. А самостоятельно идти без кошек нам было тяжело. Особенно опасно мне, так как я спускался последним — свободным лазанием и практически без страховки. К этому времени рукавицы мои были в дыpax, а мороз, пожалуй, под 30 градусов, поэтому руки, окоченели и я не мог бы сам надеть кошки. Оказывается, у Серёжи Бершова с собой были запасные меховые рукавицы, но я не догадался спросить или хотя бы пожаловаться.

После того как ребята надели нам кошки, мы почти не пользовались их верёвкой. Они шли впереди и выбирали маршрут. На скальных стенках мне очень мешал кислородный баллон, который идеально исполнял функцию ботала. Казалось, что особой пользы от кислорода нет, и я ждал, когда же он кончится, чтобы бросить баллон. Время от времени я смотрел на манометр.

— Слушай, здесь почти ничего не осталось, можно снимать?

— Ты что? Ещё на часик хватит.

После этого пошли простые места, и я забыл про баллон, приспособился. Через пару часов глянул на индикатор подачи — в крайнем нижнем положении, посмотрел на манометр — ноль. Снял маску и вздохнул с облегчением. Она давно уже не помогала, а только затрудняла дыхание. С радостью скинул верёвочку с баллоном. Маску и редуктор взяли в рюкзак, а я пошёл совсем налегке. Это было очень кстати, потому что опять показались стеночки, требующие аккуратного лазания.

Вдруг стало темно: зашла луна. Только теперь мы оценили, как нам повезло с лунным освещением. Спускаться в полной темноте, на ощупь — значит играть в жмурки с опасностью. Поэтому обычно ночью не спускаются, стараются пересидеть до рассвета, борясь с холодом. В такой борьбе на высоте человек, как правило, проигрывает. Но мы уже не боялись холодной ночёвки: во-первых, до лагеря недалеко и путь несложный, во-вторых, до рассвета всего час.

Этот час я шёл совсем уж медленно, постоянно притормаживая Эдика, который так и норовил сдёрнуть меня с какой-нибудь стенки. Наверное, он плохо слышал мои команды через свой меховой шлем и капюшон пуховки.

Рассвело так же внезапно, как стемнело. Я узнал место стыка гребней. От западного, где мы находились, влево вниз уходил наш контрфорс. Ещё сотня метров пути. Спало нервное напряжение, на котором только и шёл. Поплёлся, присаживаясь в снег, через каждые десять — двадцать метров.

Не знаю, сколько ещё времени я мог бы идти. Не было ощущения, что вот-вот кончатся силы. Они давно уже кончились. Организм вошёл в режим какого-то безразличного состояния, когда непонятно — то ли он будет работать бесконечно, как вечный двигатель, без притока внешней энергии, то ли внезапно откажет. Казалось, что в палатку я вполз на самом последнем пределе. Но где этот последний предел? И что после него? Пожалуй, никогда за всю альпинистскую жизнь я не был так близок к концу. И до сих пор не могу толком понять, в чём причина, где ошибка...

В лагере-5 мы пробыли недолго. Поели, попили, почти не спали. Иванов и Ефимов, встретив нас и напоив, отправились на вершину. Серёжа связался с Орловским. Эдику сделали уколы сосудорасширяющих лекарств. Нам обоим дали таблетки компламина. Хотя на руках и ногах пальцы у меня онемели, цвет их был нормальный,— я знал, что они восстановятся через несколько дней, и отказался от уколов.

Спускались плотной группой. Кислород я больше не применял с тех пор, как он кончился у меня ещё ночью. Здесь его было мало, а я не настолько плохо себя чувствовал. Эдику дали полный баллон и поставили на два литра в минуту. Боялись, сможет ли он самостоятельно спускаться по перилам, но всё обошлось: хотя и очень медленно, но он шёл сам. Часто останавливался, просил переодеть его или поправить снаряжение, говорил что-то не всегда понятное.

Я спускался последним, наблюдая за ним сверху, при длительных остановках садился на какую-нибудь полочку и дремал по нескольку минут, пока Эдик и Серёжа не освобождали мне следующую верёвку. Шлось легко — всё-таки вниз, в тепло, к тому же без груза и при хорошей погоде. А на солнце даже приятно, только клонило в сон. Вторые сутки на ногах, да и ночь перед восхождением я почти не спал.

Когда Эдик миновал острые снежные гребешки, где даже перила в случае срыва не спасут от травмы, мы облегчённо вздохнули. В лагере-4 не задерживались, чтобы успеть в лагерь-3 засветло.

Миша спустился сюда гораздо раньше и уже приготовил чай. Попили не раздеваясь. Миша тут же рванул вниз. Серёжа помогал Эдику — снимал и надевал кислородную маску, поил и кормил. Эдик, попав в палатку, лежал почти без движения, и как только его переставали тормошить — тут же проваливался в сон. Уже пора было выходить. Серёжа суетился вокруг Эдика и нервничал: вынуть его из палатки и заставить идти было трудно. Наконец он начал выползать.

По крупицам я собирал силы для заключительного спуска. Скорей бы вниз. Ещё двадцать верёвок — и спать, спать...

Эдик после каждого движения вдруг замирал, как будто на минуту уходя из этого мира, а потом медленно возвращался к действительности. Чувствовалось, как много он дал бы, чтобы продлить эти краткие мгновения полной расслабленности.

— Эдик, надо идти. Уже поздно. Мы не успеем до темноты.

— Да... Да...— бормотал он, делая ещё одно движение, и замирал.

Доходил ли до него смысл наших слов, или срабатывала только простейшая реакция — ответ на приказ: “Вставай! Выходи! Спускайся!”?

Наконец он появился весь.

— Ну что, готов? Пошли. Как только я освобожу верёвку — двигайся.

Он что-то пробурчал из-под маски и кивнул.

Уже где-то близко навстречу нам поднимались Валиев — Хрищатый, и следовало быть осторожным. Под свежевыпавшим снегом много “живых” камней — как бы не побить ребят. Некоторое время я видел Эдика на одну-две верёвки выше себя, потом ушёл за перегиб.

Парни шли без кислорода, с огромными рюкзаками. Я как бы посмотрел со стороны — так выглядели мы на этом подъёме.

Казбек, еле переводя дух, бросил что-то короткое, но, как всегда, очень ёмкое. В двух словах и поздравление, и восхищение, и пожелание. Вроде: “Ну, Бэл, ты даёшь!”

Валера шёл легче, обстоятельно расспросил о маршруте выше 8500, о самочувствии Эдика. Он давно интересуется медициной в альпинизме, кропотливо собирает уникальную аптечку и, обладая огромным высотным опытом, знает, что спросить и чем помочь.

Скромный до замкнутости, он даже не обмолвился о своём желании идти до самой вершины без кислорода. Представляю, как трудно ему было через двое суток расстаться со своей мечтой.

В третий лагерь я пришёл до темноты, а Эдик, видимо, позднее. Когда, точно не знаю, так как я уже спал, дорвавшись наконец до этого великолепного занятия после двух дней и одной ночи непрерывной работы.

К утру 6 мая Эдик чувствовал себя уже значительно лучше. Стало приходить сознание всего происшедшего, а может быть, и своей роли в этой драме.

Большое впечатление произвёл на меня своим поведением Серёжа Бершов. Он постоянно опекал Эдика, буквально нянчился с ним, как с ребёнком, одевал и раздевал, кормил, выводил из палатки. Я так не смог бы.

Здесь нас догнал Иванов, успешно посетивший вместе с Ефимовым вершину 5 мая в 13.30. Серёжа не рвался вниз так, как Валя, и остался ночевать в лагере-4. Наверное, ему не хотелось расставаться с горой, которая на протяжении многих лет сверкала вдали, как вожделенная цель, то доверчиво подпуская, то предательски прячась.

Во второй палатке вместе с Мишей Туркевичем ночевали Ильинский и Чепчев. Утром Миша нас всех накормил завтраком. Чепчев собирался долго (больше трёх часов), был вялым и выглядел очень утомлённым или даже больным.

Довольно долго собирались и мы с Эдиком, несмотря на постоянные подталкивания со стороны Миши и Серёжи. Но я-то знал свои силы, знал, что успею дойти до лагеря-1 засветло, а Эдику было тяжело заставлять себя спешить. Но Серёжа вертелся вокруг него с предельной настойчивостью и, действуя то уговорами, то окриками (не злобными, конечно), наконец вытолкнул его наружу.