Лев Яшин - Галедин Владимир Игоревич. Страница 2

Всё это ушло безвозвратно в 1970-е! Яшина, помнится, огорчал массовый травматизм игроков высшей лиги. И причину он искал именно в уничтожении московских дворов и всего, что с ними было связано. «Они мало бегали, прыгали, дрались, играли в футбол, катались на коньках, взбирались на деревья в детстве, — горько констатировал Лев Иванович ситуацию с футболистами того десятилетия, — и теперь расплачиваются за это недостаточно сильными, упругими, эластичными мышцами, недостаточно прочными становыми хребтами, недостаточно крепкими нервами» [2].

Скажут: улицу тоже не надо идеализировать. «Уличное» воспитание восторгов никогда не вызывало. И детей до сих пор делят на «уличных» и «домашних». Что, мол, хорошего, если ребенок целый день предоставлен сам себе, а с родителями встречается лишь вечером, когда те с работы придут? Доля истины тут есть. Яшин и не скрывал: пришел из школы, бросил портфель в угол, наскоро перекусил и рванул во двор. Как-то не прослеживается здесь такой компонент, как тщательное выполнение домашних заданий. Несомненно, был бы кто из родителей всё время дома, мальчик больше бы времени проводил за книжками и тетрадками. Однако родители такого позволить себе не могли — к тому же мама, к несчастью, скончалась в 1935 году, то есть еще до поступления Лёвы в первый класс.

Да, признаемся: вряд ли маленькие богородские любители футбола и хоккея, в том числе и Лев, составляли гордость школы и портреты их вряд ли красовались на Доске почета. В воспоминаниях голкипера о школе вообще говорится очень мало, не назван по имени никто из учителей. Единственный штрих: припомнив, что в его школе не было физкультурного зала, Яшин весьма язвительно отметил его отсутствие и к 1976 году [3].

Обо всем этом надо говорить честно, скрывать тут нечего. Но не стоит перегибать палку и в другую сторону. А именно: называть тех дворовых ребятишек шпаной. Потому что шпана — это уже на грани чего-то криминального. Ничего подобного Лёва и его друзья не совершали. Самое «страшное» из того, о чем рассказывал о себе вратарь, это самодельные пистоны, которые подбрасывали на трамвайные рельсы. «Пистоны взрывались под колесами автоматной очередью, разъяренный водитель выскакивал из кабины, а мы, спрыгнув с подножки, мчались врассыпную. Надо было только добежать до ближайших ворот. Уж там, в лабиринтах богородских проходных дворов, мы были неуловимы». Надеюсь, читатель обратил внимание на слово «спрыгивали»? То есть ребята катались на буферах и подножках трамвайных вагонов. Это, безусловно, риск, и довольно глупый. Но что возьмешь с мальчишек семи или восьми лет?

И всё же постоянно повторять, как это делают биографы, что в какой-то момент «Лёва отбился от рук», я бы не стал. Он не воровал, не грабил, не хулиганил. К сигарете пристрастился лишь в 13 лет и при обстоятельствах, до которых мы еще доберемся. Ну а то что мальчик пришел как-то домой зареванный и в одном валенке, неудачно покатавшись на том самом проклятом трамвайном буфере (знал бы Лёва, как этот валенок перевернет всю его жизнь!), без сомнения, — факт малоприятный, потому что валенки новые надо покупать, а это деньги, — однако преступного умысла явно не содержит.

А что такое по-настоящему «отбиться от рук», проиллюстрируем эпизодом из детства старшего современника Яшина (девять лет разница), его предшественника на вратарском посту «Динамо» Алексея Хомича, который вышел примерно из той же социальной среды, что и Лев Иванович.

Алёша тогда только закончил четвертый класс. А сестренке Райке не исполнилось и годика. Мальчишки звали Хому на футбольное ристалище, однако тот должен был дождаться, пока Рая заснет. Затем заворачивал ее в одеяло, брал на руки и спускался вниз. После чего от метрового кола во дворе отмерял шесть шагов и (внимание!) вместо второй штанги укладывал сестру. Дальше начиналась игра. Годы спустя Хомич рассказывал знаменитому журналисту Льву Филатову: «Райка спала, а мы бились. Так я вам скажу: под ту руку, где она лежала, забить мне было невозможно. Вот что мы, дураки, вытворяли! Если бы я увидел своего сына за таким делом, не знаю, что бы с ним сделал».

…Да уж. Можно представить себе состояние мамы Алексея, когда она узнала (а это всё же случилось) о сыновьих художествах! Проследить за маленьким изувером она не могла: работала всё время. А рос Алёша без отца. Вот тут и разница между Хомичем и Яшиным. У Льва отец был. И потому ничего подобного в богородском дворе случиться не могло.

Иван Петрович был шлифовальщиком оборонного авиационного завода № 500. Его в войну даже перепрофилировать оказалось не нужно — поскольку он и так военное предприятие. Можно себе представить уровень дисциплины на том авиационном «пятисотом», да еще в 1930-е годы, когда за опоздание могли и посадить. Туда и устроиться было непросто, а уж удержаться — особенно тяжело. Иван Яшин не только проработал много лет, но и заслужил уважение коллег и начальства. В ином случае на сверхурочные работы его бы не оставляли. Да и то, что в итоге не взяли на фронт, дали «бронь», говорит само за себя. Выходит, есть все-таки незаменимые — и яшинский отец оказался необходим в тылу. В общем, трудолюбие, исполнительность, педантичность Льва Ивановича тоже идут из детства. И некоторые вольности двора уравновешивались авторитетом отца.

Лев рано потерял мать. Но жили они вдвоем с Иваном Петровичем недолго. История с валенком имела продолжение. По поздним воспоминаниям Ивана Петровича, именно тогда, глядя на заплаканного и наполовину босого сына, он понял: ребенку нужна мать. После чего весьма быстро женился на Александре Петровне, ставшей для Лёвы родной матерью. По крайней мере, в опубликованных мемуарах Яшин ее так и называет.

Боже упаси хоть на йоту усомниться в искренности слов Ивана Петровича. Однако стоит признать: мужчина не всегда женится лишь с той целью, дабы у его сына появилась вторая мать. Младший брат Льва Борис появился на свет уже в 1939 году. Таким образом, заявила права на существование новая счастливая семья.

Вроде бы жить-поживать в радости. Но приходит беда, безжалостно сокрушившая самые оптимистичные планы. В июне 1941-го одиннадцатилетний Лёва был отправлен к родственникам под Подольск и собирался отдохнуть со вкусом и по полной программе: походы за грибами, купание в речке, футбол с местными, ну и любимая на всю жизнь рыбалка. Не вышло. Война. Пришлось вернуться с Александрой Петровной в Москву. Потом будет «мини-эвакуация» под Воскресенск, куда вывезли всю школу, спасая детей от бомбежек. Яшин очень интересно описывает настроение сверстников в первые дни войны. Пока еще они оставались детьми: «Мы еще, конечно, не понимали, да и не могли понимать смысла этого слова — „война“. Мы, правда, с малых лет слышали его и ежедневно стократ повторяли сами, начиная нашу очередную детскую игру. И теперь еще по инерции продолжали относиться к войне как к игре».

У них во дворе была еще одна забава: «казаки-разбойники». Сидя в еще не снесенных тогда сараях, ребята разрабатывали «военные» планы, имея противником розовощеких обитателей соседнего дома, которые в таком же сарае готовились к контратаке. Но всё это было «понарошку», а тут появилась возможность наблюдать войну настоящую, «всамделишную»…

Поразительно, как скоро, всего через несколько месяцев изменится его представление о грядущей беде.

В октябре отцовский завод с семьями рабочих эвакуировали под Ульяновск. Точнее сказать нельзя: никакого адреса не существовало, ибо и помещения-то не было. Оборудование разгружали в голой степи. «Этот день, — пишет вратарь в книге „Счастье трудных побед“, — я могу с полным основанием считать последним днем своего детства».

В принципе, на этом главу «Детство» можно было бы закончить. Но я не стал этого делать. Так как, во-первых, 11 или даже 13 лет — в любом случае это еще детство. Пусть взрослое, невыносимо тяжелое, но детство. А во-вторых… Есть в словах Льва Ивановича некая потаенная горечь. Как у А. М. Горького в названии «Мои университеты»: известно же, что классику не довелось окончить по сходным с Яшиным причинам даже средней школы. Поэтому продолжим рассказ.