Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий - Судникова Ирина В.. Страница 28

— Где же Аплечеев? — с некоторым нетерпением спросил Павел.

— Все еще болен, Ваше Величество.

Когда же с вечерним рапортом опять явился не Аплечеев, а полицмейстер, Государь рассердился и приказал привезти к себе Аплечеева живого или мертвого.

Приказание исполнено: Аплечеев под руки был введен к Государю и от слабости опустился на колени.

— Что это значит? — закричал Павел. — Ты не хочешь служить? Что с тобою?

— Болен, Ваше Величество.

— Отчего?

— От огорчения, Ваше Величество.

— От какого?

— Не мог исполнить воли Вашего Императорского Величества.

— Какой?

— Киндякова не отправил в Сибирь: не нашли в городе, пропал неизвестно куда.

— А-а-а! Сам пошел в Сибирь!

— Слушаю, Ваше Величество. — покорно отвечал Аплечеев и, продолжая стоять на коленях, решился для своего спасения на смелую выходку, прибавив, глядя на табакерку, которую то закрывал, то открывал перед его глазами рассерженный Государь:

— Какая прелестная новая табакерка у Вашего Величества!

— Правда? Вчера у француза купил, посмотри хорошенько — прелесть!

Аплечеев принял табакерку из рук Государя, полюбовался ею, попробовал положить ее в карман своего камзола и, возвращая ее Государю, сказал:

— Чудесная, и как хорошо приходится в карман!

— Ну так возьми ее себе. Пошел! — заключил Павел, грозя пальцем Аплечееву. — Да смотри ты у меня!

Замечательно, что Киндяков, по получении записки Аплечеева не медля ни минуты уехавший инкогнито из Петербурга в свое имение под Симбирском и уже более не возвращавшийся из него, прожив в этой деревне (Киндяковке) до глубокой старости, лет десять тому назад увидел табакерку, предмет настоящего рассказа, в руках также симбирского помещика Л. Б. Тургенева и взял ее, чтобы полюбоваться.

— Знаете ли, какая это табакерка? — спросил Тургенев почтенного старика.

— Нет!

— Она пожалована Императором Павлом за ваше спасение. — И Тургенев рассказал Киндякову переданную здесь историю. (1)

Однажды Император Павел потребовал к себе генерал-провиантмейстера Обольянинова [8]. Войдя в залу перед государевым кабинетом, Обольянинов увидел поставленные на длинном столе горшки со щами и кашей, баклаги с квасом и ковриги ржаного хлеба. Он не понимал, что это значит. Великий Князь Александр Павлович, выходя от Государя, пожал руку Обольянинову и сказал: «Дурные люди всегда клевещут на честных!» Это привело Обольянинова еще в большее изумление. Он вошел к Государю, который был очень весел и встретил его словами:

— Благодарю вас, Петр Хрисанфович, благодарю: вы хорошо довольствуете солдат, а мне донесли, будто их кормят хлебом из тухлой муки, щами — из гнилой капусты и дурною кашей. Все ложь, я приказал принести ко мне из всех полков солдатскую пищу, сам пробовал и нахожу ее превосходною, благодарю вас.

Обольянинов просил поручить доверенному лицу освидетельствовать все припасы в магазинах. Но Государь сказал:

— Верю, верю вам, Петр Хрисанфович, и опять благодарю. (1)

Когда Обольянинов был уже генерал-прокурором. Павел в одно утро неожиданно посылает за ним. Войдя в кабинет, Обольянинов увидел, что Государь широкими шагами ходит по комнате и в страшном гневе.

— Возьмите от меня вора! — сказал Павел.

Обольянинов стоял в недоумении.

— Я вам говорю, сударь, возьмите от меня вора!

— Смею спросить. Ваше Величество, кого?

— Барона Васильева [9], сударь, он украл четыре миллиона рублей.

Обольянинов начал было оправдывать этого, славившегося честностью, государственного казначея.

— Знаю, — закричал Павел, — что вы приятель ему, но мне не надобно вора, дайте мне другого государственного казначея!

— Ваше Величество, — отвечал Обольянинов, — извольте назначить сами, я не имею ни на кого указать, или, по крайней мере, дозвольте мне подумать несколько дней.

— Нечего думать, назначьте сейчас и приготовьте указ мой Сенату.

— Ваше Величество, — сказал Обольянинов. — указом нельзя сделать государственного казначея.

Павел вышел из себя и подбежал к генерал-прокурору.

— Как ты осмелился сказать, что мой указ не сделает государственного казначея?

С этими словами Император схватил Обольянинова за грудь и потом так его толкнул, что тот отлетел к стене. Обольянинов считал себя погибшим: губы его шептали молитву и он думал, что на земле это его последняя молитва. Но Павел опомнился и начал успокаиваться.

— Почему же вы, сударь, защищаете барона Васильева?

— Потому, — с твердостью отвечал Обольянинов. — что я его знаю и уверен, что он не способен на подлое дело.

— Но вот отчет его: смотрите, тут недостает четырех миллионов!

Обольянинов читает и действительно видит этот недостаток. Полный удивления, он говорит:

— Ваше Величество изволили справедливо заметить, но, — прибавил он, — никогда не должно осуждать обвиняемого, не спросив прежде у него объяснений, позвольте мне сейчас съездить к нему и узнать, что он скажет.

— Поезжайте. — сказал Император. — и от него тотчас опять ко мне, я жду с нетерпением его ответа.

Обольянинов отправился. Вышло, что в отчете государственного казначея были пропущены те четыре миллиона на какие-то чрезвычайные расходы, которые Павел сам приказал не вносить в общий отчет и подать о них особую записку.

— Доложите Государю, — говорил барон Васильев. — что я представил эту особую записку еще прежде, и Его Величество, сказав, что прочтет после, изволил при мне положить ее в такой-то шкаф, на такую-то полку в своем кабинете.

Обрадованный генерал-прокурор прискакал к Государю и доложил обо всем. Павел, ударив одною рукой себя по лбу, другой, указывая на шкаф, сказал:

— Ищите тут!

Записка найдена, и все объяснилось к чести государственного казначея. Павлу было совестно и весело.

— Благодарю вас, Петр Хрисанфович, — говорил он, — благодарю вас, что вы оправдали барона Васильева и заставили меня думать о нем по-прежнему, как о честном человеке. Возьмите Александровскую звезду с бриллиантами, отвезите ее к барону Васильеву и объявите, что я, сверх того, жалую ему пятьсот душ крестьян. (1)

Тверской прокурор донес Обольянинову, что в Тверь приезжал фельдъегерь и, по Высочайшему Повелению взяв губернатора, повез его в Петербург. Обольянинов приказал тотчас справиться в Сенате о числе и положении дел в Тверском губернском правлении. Оказалось, что за этим правлением считается 15 тысяч нерешенных дел — число по тогдашнему времени огромное! Вдруг Государь потребовал к себе Обольянинова. Предугадывая причину, генерал-прокурор был доволен, что предварительно запасся справкой. Павел был в гневе и первым вопросом его было:

— Сколько дел в Тверском губернском правлении?

— 15 тысяч, — отвечал генерал-прокурор.

— Да. — продолжал Император, — 15 тысяч дел! Губернатор привезен уже сюда, я сам сорвал с него Анненскую ленту и посадил его в крепость.

— Этого мало, — сказал Обольянинов, — заключение в крепость отнесут к какому-либо государственному преступлению, и оно не принесет никакой пользы, надобно его судить, раскрыть запущения по губернии, строго наказать по законам и объявить во всеобщее сведение для примера и в страх другим губернаторам.

— Правда, правда, Петр Хрисанфович, сейчас же отправься в Сенат, прикажи привезти туда губернатора в арестантской карете и судить его в 12 часов! Потом доложи мне о решении.

Генерал-прокурор исполнил в точности волю Государя. Через 12 часов он явился во дворец.

— Что? — спрашивает Павел. — Кончен ли суд? К чему приговорен губернатор?

— Сенат оправдал его. Ваше Величество, — был ответ Обольянинова.

— Как! — вскричал Государь, вспыхнув.

— Да, — продолжал Обольянинов, — Сенат нашел, что этот губернатор определен в Тверь только два месяца тому назад, дела запущены еще до него, и не при одном его предместнике, а при нескольких губернаторах, и теперь не доберешься, который из них положил начало безпорядку. Привезенный же сюда губернатор в два месяца не мог не только исправить, но и узнать положение старых дел.