Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий - Судникова Ирина В.. Страница 31

— По приказанию фельдмаршала, — отвечал камердинер.

— А! Ему надо повиноваться! — говорил Суворов и уступал. Он никогда не носил теплого платья и лишь в сильные морозы накидывал на себя старую, изодранную шинель, носившую название «родительского плаща». Когда Императрица подарила ему черную соболью шубу, он, отправляясь во дворец, возил ее на коленях, объясняя, что «не дерзает возлагать на свое грешное тело такой дорогой подарок». Выпарившись в бане, он прямо с полка бросался в реку или в снег, но в горнице любил и переносил страшную жару, приказывая до такой степени накалять печь, что около нее невозможно было стоять.

Однажды правитель его канцелярии. Фукс, закапал потом донесение, принесенное им к подписи фельдмаршала.

— Это не я виноват, ваше сиятельство, а ваша Этна, — оправдывался он, указывая на печь.

— Ничего, ничего. — отвечал Суворов. — в Петербурге подумают, что или ты до поту лица работаешь, или я окропил эту бумагу слезою. Ты потлив, а я слезлив.

В другой раз австрийский генерал Цах до того распалился в его кабинете, что не выдержал и снял с себя галстук и мундир. Суворов бросился его обнимать, говоря:

— Люблю, кто со мною обходится без фасонов.

— Помилуйте, — воскликнул Цах. — здесь можно сгореть!

— Что делать, — возразил Суворов. — наше ремесло такое, чтоб быть всегда близ огня, а потому я и здесь от него не отвыкаю. (1)

Однажды Суворов, разговорясь о себе, сказал присутствовавшим: — Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили Цари, любили солдаты, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду, подобно шуту Балакиреву, который был при Петре I и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, угомонял буйных врагов Отечества. Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость его души, но всегда чуждался бы его пороков. (1)

Один иностранный генерал за обедом у Суворова без умолку восхвалял его, так что даже надоел и ему, и присутствующим. Подали прежалкий, подгоревший круглый пирог, от которого все отказались, только Суворов взял себе кусок.

— Знаете ли, господа, — сказал он, — что ремесло льстеца не так-то легко. Лесть походит на этот пирог: надобно умеючи испечь, всем нужным начинить в меру, не пересолить и не перепечь. Люблю моего Мишку-повара: он худой льстец. (1)

Суворов всегда радовался, когда войскам доставалась богатая добыча, но сам никогда не участвовал в ее разделе, говоря:

— К чему мне? Я и так награжден не по мере заслуг моих, но по величию благости царской.

В Измаиле подвели ему редкую лошадь, которой не было цены, и просили принять ее в память знаменитого штурма, но он отказался, сказав:

— Нет, мне она не нужна. Я прискакал сюда на донском коне, с одним казаком, на нем и с ним ускачу обратно.

Один из присутствовавших генералов заметил, что теперь он поскачет с тяжестью новых лавров.

— Донец всегда выносил меня и мое счастье, — отвечал он. (1)

Кто-то заметил при Суворове про одного русского вельможу, что он не умеет писать по-русски.

— Стыдно, — сказал Суворов. — но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски. (1)

— Знаешь ли ты, — спросил Суворов вдруг вошедшего к нему генерала Милорадовича, — трех сестер?

— Знаю! — отвечал Милорадович.

— Так, — подхватил Суворов. — ты русский, ты знаешь трех сестер: Веру, Надежду и Любовь. С ними слава и победа, с ними Бог! (1)

Перед сражением при Рымнике принц Кобургский, командовавший союзными нам австрийскими войсками, сказал Суворову:

— Посмотрите, какое множество турок мы имеем против себя!

— Это-то и хорошо, — отвечал Суворов. — чем больше турок, тем больше будет замешательства между ними и тем удобнее можно их разбить. Все-таки их не столько, чтобы они нам заслонили солнце. (1)

Мать одного из офицеров, находившихся под командой Суворова, прислала ему письмо следующего содержания:

«Семьдесят лет живу на свете, шестнадцать взрослых детей схоронила, семнадцатого, последнюю мою надежду, молодость и запальчивый нрав погубили: Сибирь и вечное наказание достались ему в удел, а гроб для меня еще не отворился… Государь милосерд, граф Рымникский милостив и сострадателен: возврати мне сына и спаси отчаянную мать Лейб-гренадерского полка капитана Синицкого».

Суворов отвечал:

«Милостивая государыня! Я молиться Богу буду, молись и ты, и оба молиться будем мы. С почтением пребуду и проч».

Когда ему удалось испросить Синицкому прощение, он с коленопреклонением помолился перед образом и тотчас написал его матери:

«Утешенная мать! Твой сын прощен… Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!..» (1)

Генерал N. был большой говорун и отличался тщеславием, так что даже в походах его сопровождала карета, украшенная гербами и отделанная бархатом и золотом. При торжественном вступлении наших войск в Варшаву Суворов отдал следующий приказ:

«У генерала N. взять позлащенную его карету, в которой въедет Суворов в город. Хозяину сидеть насупротив, смотреть вправо и молчать, ибо Суворов будет в размышлении». (1)

Суворов уверял, что у него семь ран: две полученные на войне, а пять при дворе, и эти последние, по его словам, были гораздо мучительнее первых. (1)

Находясь во время путешествия Екатерины II на Юг в 1787 году в Киеве. Суворов встретился во дворце с французским полковником Ламетом, будущим деятелем революции. Видя незнакомое лицо иностранца, Суворов подошел к нему и спросил отрывисто:

— Откуда вы родом?

— Француз, — отвечал Ламет, несколько изумленный и неожиданностью, и тоном вопроса.

— Ваше звание? — продолжал Суворов.

— Военный, — отвечал Ламет.

— Чин?

— Полковник.

— Имя?

— Александр Ламет.

— Хорошо! — сказал Суворов, кивнув головой, и повернулся, чтобы идти.

Ламета покоробило от такой безцеремонности, он заступил Суворову дорогу и, глядя на него в упор, стал в свою очередь задавать тем же тоном вопросы:

— Вы откуда родом?

— Русский. — отвечал нисколько не сконфуженный Суворов.

— Ваше звание?

— Военный.

— Чин?

— Генерал.

— Имя?

— Суворов.

— Хорошо! — заключил Ламет.

Затем они оба расхохотались и расстались приятелями. (1)

Князь Николай Васильевич Репнин отправил к Суворову с поздравлением своего любимца, майора, очень ему преданного и очень бойкого. Суворов принял его чрезвычайно вежливо, но всячески старался уловить в «немогузнайстве». но никак не мог. На вопросы: сколько на небе звезд? сколько в реке рыб? — майор сыпал: миллионы! Наконец Суворов делает ему вопрос:

— Какая разница между князем Николаем Васильевичем и мною?

Ответ затруднительный, но майор не теряет присутствия духа и отвечает:

— Разница та, что князь Николай Васильевич желал бы произвести меня в полковники, но не может, а вашему сиятельству стоит лишь захотеть.

Это Суворову так понравилось, что он тотчас его поздравил с этим чином. (1)

Один храбрый и весьма достойный офицер нажил нескромностью своею много врагов в армии. Однажды Суворов призвал его к себе в кабинет и выразил ему сердечное сожаление, что он имеет одного сильного злодея, который ему много вредит. Офицер начал спрашивать: не такой ли NN?

— Нет, — отвечал Суворов.

— Не такой ли граф Б.?

Суворов опять отвечал отрицательно. Наконец, как бы опасаясь, чтобы никто не подслушал. Суворов, заперев дверь на ключ, сказал ему тихонько: