Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий - Судникова Ирина В.. Страница 38

Обер-вагенмейстер рассказал Государю, кто они и как он распорядился доставить их сюда.

— Дело! — сказал Государь. — ну, поди, позови их ко мне.

Полковник Соломка ввел юношей. Они бросились к ногам Монарха, обняли их руками и, не отнимая прильнувших к ним голов, с рыданиями вопили:

— Милосердия. Государь, милосердия!.. одного только милосердия. Государь, к безвинно пострадавшему старику и его несчастным детям!..

Картина вышла поразительная. Александр Павлович даже прослезился.

— Встаньте, встаньте! — говорил он им. — Я сделаю все от меня зависящее, но мне надо разобрать дело.

Юноши встали.

— Возвратитесь к отцу. — продолжал растроганный Царь. — и скажите ему, что я рассмотрю его дело сам. В милостях моих он сомневаться не может… Ну, а вас за то, что вы так усердно исполнили отцовскую волю, я велю поместить в учебные заведения. Повидавшись с отцом, приезжайте в Петербург. — И, обратившись к Афанасию Даниловичу, добавил: — Выдать им прогоны на проезд к отцу и оттуда в Петербург.

В тот же день полетел фельдъегерь с запросом о старике Пассеке, и, по получении ответа и рассмотрении дела, Император повелел возвратить ему дворянство, а также отобранное у него в казну имение, и дозволить ему возвратиться в Россию. Сыновей его. Леонида и Диомида, принять в учебные заведения, куда окажутся способными, и воспитать на казенный счет. Детей же, рожденных в Сибири, считать принадлежащими к дворянскому сословию.

В 1840-х годах «юные скифы» приезжали к Афанасию Даниловичу благодарить его за все, сделанное для них на станции под Екатеринбургом, но это уже были не крестьянские парни в рваных зипунах, а блестящие представители тогдашнего молодого поколения: один (Леонид) моряк, капитан, а другой (Диомид) храбрец-генерал, вскорости затем геройски погибший на Кавказе. (2)

Афанасий Данилович Соломка был одним из самых приближенных лиц Императора Александра I. Многие из приближенных Государя завидовали Соломке и делали все возможное, чтобы подставить ему ножку, но честные отношения полковника к своим прямым обязанностям сохраняли его невредимым. При поездках Государя на обязанности полковника лежало осматривать экипаж Его Величества, а равно и лошадей.

Однажды Государь отправился в Варшаву с тем, чтобы оттуда ехать в Вену. На последней станции перед Варшавой, осматривая лошадей, приготовленных для Государя, и заметив в них несвойственную горячность. Соломка приказал переложить их в свой экипаж, а предназначенных для него лошадей — запрячь в экипаж Государя. Государь вышел со станции и сел в свою коляску, пригласив сопровождавшего его князя В. ехать с ним. Его Величество очень любил хороших лошадей и, обратясь к князю, сказал:

— Лошади недурны, но могли бы мне приготовить и получше!

— Ваше Величество, для вас была приготовлена замечательная четверка, но полковник Соломка приказал переложить их в свой экипаж.

Государь очень рассердился и сказал:

— Когда приедем в Варшаву, напомни мне об Атанасе (так всегда Государь звал Соломку), и я за его дерзость откомандирую его к батарее.

Приехав в Варшаву. Государь потребовал к себе Соломку, но ему доложили, что он еще не приехал, а равно нет и доктора Виллье, ехавшего также в особенном экипаже.

— Не мудрено. Ваше Величество, что нет полковника: он, вероятно, катается теперь по Варшаве, — заметил князь В.

Спустя два часа времени приехал лейб-медик и доложил Государю, что как только сел Соломка в экипаж, лошади моментально понесли, разбили коляску, и Соломка получил такие тяжкие повреждения, что его несут в Варшаву на носилках. Государь немедленно приказал подать лошадей и поехал навстречу своему верному слуге, причем, обратясь к князю В., сказал:

— Ты всегда, князь, нападаешь на моего верного слугу: он видел, каких мне приготовили лошадей, и своею самоотверженностью избавил меня от несчастья. (2)

Император Александр I придавал особое значение личному обращению к нему подданных с прошениями, — и горе тому, кто осмелился бы стать между просителями и Царем, хотя бы даже неумышленно: виноватый наказывался более чем строго. Нижеследующий случай, происшедший с Афанасием Даниловичем Соломкой во время путешествия Государя по Северу России, может служить ясным тому доказательством.

В городе Петрозаводске по расписанию назначена была дневка. Прибыли туда в сырую, ненастную погоду. Громадная толпа народа, в надежде увидеть Императора, несмотря на проливной дождь, стояла под окнами дома, где он остановился, и ждала его появления.

Пока Государь переодевался, Соломка, по его поручению, приступил к приему от просителей прошений. Местные власти, желая услужить царскому приближенному, распорядились подостлать ему под ноги несколько досок, и хлопотун обер-вагенмейстер, стоя на них, опрашивал просителей и заносил их ответы в памятную книжку. Государь, подойдя к окну, заметил, что уполномоченное им для принятия прошений лицо стоит на деревянном помосте, а окружающее его просители вязнут в грязи. Это ему не понравилось, он отошел от окна и в волнении прошелся несколько раз по комнате, но никаких замечаний не сделал. Подойдя же через несколько минут снова к окну, он увидел, что Соломка прекратил прием прошений, не обратив внимания на то, что невдалеке от него стоял какой-то не то больной, не то сильно взволнованный бедняк, явно имевший нужду в помощи. Это окончательно прогневало Государя, и он приказал позвать к себе своего доверенного слугу.

— Скажите мне, пожалуйста, — встретил Александр Павлович явившегося к нему обер-вагенмейстера, — зачем я вас вожу с собою… как куклу, или для исполнения моих приказаний? [12]

Соломка, не зная причины гнева Государя, оторопел и ничего не мог ответить.

— Что, вы, — горячился между тем Государь, — принимая прошения, оказываете свои личные милости, или служите мне и исполняете мою волю? Вы позволили себе потребовать под ноги подстилку, чтобы стоять с удобством и комфортом, а люди, пришедшие ко мне с просьбами, должны вязнуть в грязи! Вы так высоко себя поставили, что вам кажется, иначе и быть не должно, тогда как вам небезызвестно, что мое расположение одинаково ко всем, как к людям, близко стоящим ко мне, так и к тем, которые вон там вязнут в грязи. Вы знаете, что все мои верноподданные одинаково близки моему сердцу.

— Виноват, Ваше Императорское Величество, что я позволил себе стать на доски, — отвечал, собравшись с мыслями, Соломка. — Но моего приказания не было, чтобы устроить для меня какие-либо удобства, это не что иное, как простая любезность со стороны здешних властей.

— А что за личность, стоявшая в числе просителей, — бледная, бедно одетая, с большими кудрявыми черными волосами? Вы не могли не заметить ее, это, судя по наружности, наверное один из наиболее нуждающихся. Можете вы доложить мне, кто это и в чем заключается его просьба?

— Государь, этого человека я заметил, но кто он такой и в чем заключается его просьба — я сказать не могу, так как он ко мне не подходил и просьб никаких не заявлял.

— Да! Вы стояли на подмостках! Вам трудно было сойти в грязь к нуждающимся, чтобы опросить их и доложить мне об их нуждах — ведь таких, может быть, много… Извольте сейчас же отправиться, собрать самые подробные сведения об этом человеке и немедленно донести мне.

Но «человека этого» уже не было, он куда-то улетучился, и Соломка должен был ограничиться собранием о нем сведений у местных властей. Оказалось, что это действительно несчастный человек. Жил он неподалеку от города в своей усадьбе в полном достатке, был женат и имел пятерых детей. Но несколько времени тому назад у него случился пожар, усадьба и все имущество сгорели. Но что всего ужаснее — во время пожара погибла его жена и трое детей. Спасли только двух малолеток, которых и приютили у себя добрые люди. Утраты эти так подействовали на несчастного, что он впал в болезненное состояние, близкое к умопомешательству, но помощи ни от кого принять не хотел. Подобные сведения ошеломили почтенного обер-вагенмейстера, и пока он составлял всеподданнейший доклад о несчастном. Государь посылал за ним три раза.