Мир чудес - Дэвис Робертсон. Страница 12

У Гас были грубые руки, она сделала мне больно, и я захныкал. «Как тебя зовут, малыш?» – спросила она. «Пол Демпстер». – «А кто твой папа?» – «Преподобный Амаса Демпстер». От этой новости ярость Гас подогрелась еще на несколько градусов. «Сын священника! – закричала она. – Тебя угораздило похитить сына священника. Ну, Виллар, я умываю руки. Надеюсь, тебя повесят, и если это случится, клянусь, я приду и дерну тебя за ноги!»

Не буду делать вид, что помню весь их разговор, потому что Гас послала незнакомого мне человека, которого называла Чарли, за молоком, водой и едой для меня, и пока они спорили, она меня поила – сначала подслащенной водой с ложечки, а когда я чуточку ожил – молоком. Под конец она дала мне несколько бисквитов. Я до сих пор помню, какую боль испытал, когда мое тело стало возвращаться в нормальное состояние, – словно тысячи иголок вонзались в руки и ноги. Она помогла мне встать и провела туда-сюда по вагону, но меня качало, и много ходить мне было не по силам.

Не буду притворяться: тогда я почти ничего не понял из того, что там говорилось, хотя благодаря знаниям, приобретенным позже, теперь представляю, о чем, вероятно, шла речь. Я не был для Гас основной головной болью. Мое появление лишь усугубило проблему, которая уже давно не давала ей покоя. «Мир чудес» Уонлесса принадлежал Гас и ее братьям – Чарли и Джерри. Они были американцами, хотя их балаган и гастролировал главным образом в Канаде, а Чарли давно должен был находиться в армии, поскольку угодил под призыв семнадцатого года и получил повестку. Но Чарли не был расположен воевать, и Гас делала все возможное, чтобы спасти брата от беды, рассчитывая, что война кончится до того, как положение Чарли станет отчаянным. Чарли ходил у нее в любимчиках и был, я думаю, по меньшей мере лет на десять моложе сестры; старшим в семействе был Джерри. Поэтому Гас отнюдь не стремилась обращаться в полицию, даже если так можно было бы избавиться от Виллара, которого она ненавидела, поскольку он был лучшим дружком Чарли и дурно влиял на него. Виллар, впав в панику, похитил меня, и теперь только от Гас зависело – избавиться ли от меня, чтобы не привлекать внимания к семейству Уонлессов, или нет.

Сейчас легко представить, что они могли со мной сделать – способов существовало множество, но никто из этой троицы не был мыслителем. Их главной заботой было не допустить, чтобы я удрал и рассказал полиции, как меня совратили, похитили и жестоко со мной обращались. Им и в голову не приходило поговорить со мной – тогда бы они обнаружили, что я и понятия не имею о полиции, о ее назначении и даже не подозреваю о каких-то своих правах, которые могут идти вразрез с желаниями взрослых. Они полагали, что я жажду вернуться в свою любящую семью, тогда как на самом деле я боялся отца, который бог знает что мог со мной сделать, узнав о происшествии в уборной; боялся я и наказания за украденные пятнадцать центов – преступление это, по меркам моего отца, было чрезвычайно тяжким.

Отец не был жестоким человеком, и думаю, ему не доставляло никакого удовольствия бить меня. Но он знал свой долг. «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его». [26] Так он неизменно говорил, перед тем как наказать меня, а розгу опускал с силой; мать моя в это время плакала или – это было значительно хуже; на самом деле это было просто жутко – грустно смеялась словно бы над тем, чего ни я, ни мой отец не знали и не могли знать. Но Гас Уонлесс была по-американски сентиментальна, и ей даже в голову не приходило, что мальчишка в моей ситуации что угодно предпочтет возвращению домой.

Было и еще одно обстоятельство, которое сегодня кажется мне необычным, но тогда оно целиком и полностью отвечало как нравам того исторического периода, так и представлениям людей, в чьи руки я попал. Никто ни разу не упомянул о том, что случилось в уборной. Гас и Чарли, безусловно, знали, что Виллар не по какому-то капризу надумал похитить мальчика или решил его спрятать. Узнав этих циркачей, я обнаружил, что их истинная мораль ничем не отличалась от морали людей, которых они развлекали. Какую бы свободу ни предоставлял им их бродячий образ жизни, он не мог подточить твердыню принятых в Северной Америке традиций и нравственности. Если бы Виллар совратил девушку, то Гас, наверно, знала бы, что ей делать, но у нее не было никакого желания бросаться в сточную канаву, всегда бурлившую вблизи «Мира чудес» Уонлесса, а с преступлением Виллара наполнившуюся до краев.

Я думаю, она была права. Попади Виллар в руки местной полиции, шум поднялся бы такой, что с «Миром чудес» было бы покончено, а Чарли отправили бы домой платить по счетам. Балаганщик, к тому же фокусник, чужак, американец, надругавшийся над местным мальчишкой способом, о котором, я уверен, половина городка знала лишь как о чем-то запрещенном Библией… Линчевание в наших краях не было принято, но, думаю, если бы Виллара посадили в тюрьму, его убили бы другие заключенные. В тюрьмах своя мораль, и Виллар обнаружил бы, что погрешил против нее самым чудовищным образом. Вот почему об этом ни тогда, ни позже ничего не говорилось. Тем хуже для меня – как показало будущее. Я был связан с чем-то постыдным и опасным – все об этом знали, но предпочитали помалкивать.

Что они могли со мной сделать? Уверен – Виллар совершенно искренне говорил, что лучше бы мне умереть. Но убить меня, когда у него была такая возможность, он не осмелился. Теперь же, когда обо мне узнала Гас, бывшая в «Мире чудес» и судьей, и пророком в одном лице, этот шанс был упущен навсегда. Как я уже говорил, ни один из них не был способен внятно думать или аргументированно высказываться, и по мере продолжения спора первоначальный гнев Гас уступал место страху. Атмосферу страха Виллар явно предпочитал атмосфере гнева.

«Я тебе клянусь, Гас, ничего бы такого не случилось, если бы у мальца не оказалось таланта».

Он попал прямо в точку. Гас считала, что знает о Талантах все, и слово это она явно произносила с большой буквы. И вот выяснилось, что, когда Виллар дал мне монетку – из чистого великодушия, – я тут же показал ему фокус. Виллар таких чистых трюков в жизни не видел. Такой и для «Паласа» в Нью-Йорке сойдет.

«Ты хочешь сказать, малец умеет делать фокусы? – этот вопрос задал Чарли. – Так, может, подкрасить ему волосы, кожу оттенить, и будет мальчик-фокусник Бонзо, чудо-мальчик или что-нибудь такое?»

Но это не очень устраивало Виллара. Он не хотел, чтобы у него в шоу появился конкурент.

«Так, Виллар, я же только говорю что-то вроде ассистента при тебе. Приносить тебе вещи и в таком роде. Может, какой смешной трюк отмочить, когда ты отвернешься. Придумай что-нибудь, ты же у нас мастак».

Теперь возражение нашлось у Гас: «Чарли, мог бы и понимать уже, что если кто кого хорошо знает, его не обманешь никакой краской. Не забывай, что теперь за нами будет охотиться полиция. Отец парнишки, этот священник, зайдет на представление, увидит мальца того же роста, и никакая краска для волос или кожи не поможет. Или сам парнишка увидит папашу, этого священника, и подаст ему тайный знак. Ты, Чарли, думай головой, когда говоришь».

Теперь пришла очередь Виллара разродиться блестящей идеей. «Может, Абдулла?» – сказал он.

Хотя я был занят бисквитами, но прекратил есть и посмотрел на них. У них словно груз с плеч свалился.

«А он управится с Абдуллой?» – спросил Чарли.

«Не вопрос! Я вам говорю, этот малый – просто Талант. От природы. Он родился для Абдуллы. Ты что, не понимаешь, Гас? Это же свет в тоннеле. Ну да, я немножко ошибся, признаю. Но если Абдулла вернется, то какое это имеет значение? Абдулла здорово нравится публике. Значит так, мы возвращаем Абдуллу, а я становлюсь первым номером, и чтобы больше никаких разговоров о Счастливой Ганне или этом липовом афродите Андро».

«Не гони коней, Виллар. Я поверю, что малец справится с Абдуллой, когда увижу это собственными глазами. Ты мне это покажешь».