Кофейная книга - Фрай Макс. Страница 24

Он подходит к Тоне и говорит:

— Давай так: ты как будто умеешь дышать под водой, а я водолаз и ищу затонувший корабль.

Тоня удивленно смотрит на мальчика. В ее глазах одновременно — и любопытство, и недоверие.

— Лучше давай так, — говорит она, — ты как будто водолаз, а я как будто призрак на корабле и не пускаю водолазов к сокровищам.

— Хорошо. А я как будто особенный водолаз и могу вернуть твой дух в тело! Тогда ты оживешь! — предлагает мальчик.

— Здорово! Только для этого тебе надо найти тайную книгу в затонувшем корабле, — оживляется девочка.

— Давай так: как будто в книге написано твое имя, которое надо произнести вслух! А сама ты не можешь, ты же призрак!

— А еще давай так…

— А еще лучше…

Когда женщина в очках спохватывается, мальчик с девочкой уже почти вышли из сквера. Они удаляются, держась за руки, и что-то оживленно обсуждают.

— Антонина, куда ты пошла? Вернись немедленно, я сказала! Антонина! — Женщина поправляет очки и бегом пересекает детскую площадку.

Две сестры в песочнице, забыв про кастрюльку с кофе, шумно делят пластмассовый меч.

Юлия Боровинская

Как получится

— В любой женской истории всегда есть любовь — или в начале, или в конце.

— В конце — лучше.

— Это смотря какая любовь…

— Я в христианский рай не верю, — шепчет она, притулившись головой между его рукой и телом так, что выдыхаемые слова щекочут сосок, и это не дает мягко сползти в сон.

— Почему?

— А мне там было бы неудобно.

Если не спать, то закурить бы, но правая рука касается ее волос, а за пепельницей и вовсе придется вставать, тогда и она закурит, придется потом проветривать…

— Ну вот представь: начала я прямо с завтрашнего дня молиться, каяться, что там еще положено?.. И попала после смерти в рай. А там уже Витька и Стах. И я каждого из них люблю.

— Ну и живи с обоими.

Неприятно, конечно. Уж в постели можно было бы и не… Но если показать, что неприятно, будет еще хуже. Или все-таки закурить?

— Не-а, никак. Трахаться можно с двумя, а любить — как? Или уж всю душу отдавать или — на фиг нужно? Да и не положено так в раю, наверное…

— Много ты знаешь, что там положено…

— Ну… я пред-по-ла-гаю. Ты сам тоже не знаешь — ты ведь в раю ни разу не был!

— Нет, — улыбается он и думает: «А надо бы заглянуть как-нибудь», — и все-таки встает за пепельницей, ловко выскользнув из-под ее рассыпавшихся волос.

Пепельница старая, массивная, квартирный хозяин оставил, а может, кто-то из прежних жильцов. Глиняный шершавый треугольник облезло-коричневый, а вместо углов — оскаленные драконьи морды. Из Китая, наверное. Или из Таиланда — кто их разберет?

Он забирается обратно под одеяло аккуратно, так чтобы не прижать ненароком разметанные по простыне и подушке пряди.

— Будешь?

— Давай.

Она коротко, но глубоко затягивается, медлит, впуская дым в легкие.

— А еще я бы страшно устала, — наконец говорит она.

— От рая?

— От себя. Это же одуреть можно — всю вечность быть собой. Тащить на себе рюкзаком и детские обиды, и чьи-то случайные слова и собственную вину, и чьи-то предательства. И даже однажды виденную задавленную собаку, из-за которой теперь отводишь взгляд от любой старой тряпки, валяющейся у обочины, — тащить.

— А ты представь, что у ворот в рай с тебя все это снимают. Стоит там такая корзинка, как в аэропорту перед металлоискателем, и ты туда все складываешь, складываешь, складываешь — пока не станет совсем легко и светло.

— Да, но кто же тогда войдет в эти ворота? Не я — это уж точно.

Он вспомнил, как два года назад, в метро, она плакала, прислонившись головой к какому-то глупому объявлению — то ли рекламе обувного магазина, то ли о новом, невероятно выгодном тарифе. А когда он только собрался что-то спросить, она резко сказала:

— Я даже и пытаться больше не хочу! — и вышла.

А вчера она курила на лавочке в его дворе — просто шла мимо, захотелось где-то присесть и покурить, — а он как раз вышел в магазин. Потом они ели мороженое в кафе — она заказала фисташковое, — и он спросил:

— А что ты еще хочешь?

— Покататься на карусели.

И все это было судьбой, несомненно, никакой вины он за собой не чувствовал, даже поцеловала она его первая — ладно бы от любви, но нет, от одержимости забыть кого-то, по кому были эти давние слезы в метро.

Ведь нелепо же предупреждать, что твои женщины всегда умирают, где-то там, в своих квартирах и на своих простынях, через день-другой просто перестают дышать во сне. Трижды так было, а больше он и пробовать не хочет — то ли бывшая жена к ведьме ходила, то ли такое уж цыганское счастье…

Но тогда она сама сказала, едва-едва успели разомкнуть губы:

— Знаешь, мои мужчины или умирают, или не любят, так что ты меня не люби, пожалуйста, совсем не люби, ты будешь чужой мужчина.

А вот теперь они курят в постели — такой банальный кадр! — и серый дым как цепь унылого безумия, одна на двоих. Ведь если и есть в жизни место чуду, то только как празднику — фейерверк, Новый год, — а то что же это за чудеса-то с удушливым запахом формалина?!

Он ткнул сигарету в пепельницу и долго не мог там ее задавить — хуже нет вони дотлевающего окурка! А она свою — потухшую — просто уронила и смотрела теперь на него — темные глаза, мягкий, оплывающий уже овал лица, верхняя губа с двумя вершинками. Что-то странно сильное чувствовалось в ней, словно гроза или песчаная буря лежала рядом в постели, но и безнадежно одинокое — кто же, в самом-то деле, поведет грозу кататься на карусели?

— Вот что, — сказал он, стараясь не заглядывать в черные колодцы ее глаз, — я сейчас пойду на кухню жарить кофейные зерна — у меня есть специальная сковородка, маленькая, чугунная. А потом смелю и сварю с имбирным корнем и каплей дынного ликера. А ты пока можешь проветрить комнату и расправить простыни. Когда я вернусь, мы будем пить кофе и курить, и уж наверное, целоваться, но вот чего мы точно не будем делать, так это обрекать себя на любовь или не-любовь. Просто поживем и посмотрим, что из этого получится. Может, и в парк завтра сходим. Карусели, конечно, еще не работают, но ведь и на санках можно покататься. А смерть, рай и весь прочий пафос запросто могут подождать лет сорок. Согласна?

Она помедлила и кивнула.

«И в самом-то деле, — подумал он, — ну кто там заметит всего-навсего сорокалетнее отсутствие одного-единственного ангела смерти? Или… — он взглянул в сторону кровати, — или даже двоих?»