Черная башня - Джеймс Филлис Дороти. Страница 18

По мере того как они переходили из комнаты в комнату, Лернер помаленьку утратил первоначальную угрюмую стеснительность и сделался самоуверенным, прочти громогласным. Было что-то милое и трогательное в его наивной гордости достижениями Энсти. Хозяин усадьбы явно пускал деньги в ход не без воображения. Само здание – с высокими просторными комнатами, холодным мраморным полом, мрачными дубовыми панелями на стенах и сводчатыми готическими окнами – было прямо-таки удручающе непригодно для инвалидов. За исключением столовой и гостиной в глубине первого этажа, где стоял телевизор, Энсти приспособил дом для собственных нужд и потребностей персонала. Зато с задней части здания было пристроено двухэтажное каменное крыло с десятью отдельными спальнями для пациентов на первом этаже и медицинским кабинетом и запасными спальнями – на втором. Это крыло соединялось со старой конюшней, которая подходила к нему под прямым углом, так что получался огражденный внутренний дворик для инвалидных колясок. Конюшню переделали под гараж, обычную мастерскую и мастерскую для пациентов, которые могли работать по дереву и заниматься моделированием. Здесь же происходила расфасовка крема для рук и талька, производившихся приютом на продажу. Стол, за которым этим занимались, был отгорожен прозрачной пластиковой ширмой – по всей видимости, символизировавшей стремление к лабораторной чистоте. Дэлглиш различил очертания белых халатов, висящих за ширмой.

– Виктор Холройд был учителем химии, – пояснил Деннис Лернер. – Он-то и снабдил нас рецептом крема для рук и талька. В состав крема входит только ланолин, миндальное масло и глицерин, но он очень эффективен и, судя по всему, нравится покупателям. Идет нарасхват. А этот вот угол у нас отведен под лепку.

Дэлглиш уже практически истощил запас одобрительных возгласов. Однако сейчас он и в самом деле оказался весьма впечатлен. Посередине рабочего верстака на низкой деревянной подставке стояла глиняная голова Уилфреда Энсти. Длинная жилистая шея по-черепашьи торчала из складок капюшона, голова тянулась вперед, чуть-чуть склоняясь вправо. Почти пародия – и тем не менее скульптура просто поражала силой и мастерством. Дэлглиш диву давался, как это скульптор сумел передать всю приторность и упрямство неповторимой улыбочки Уилфреда; отразить сочувствие, но в то же время сгладить его до самообмана; запечатлеть смирение, рядящееся в монашеский наряд, и вместе с тем с удивительной точностью ухватить основное, всеподавляющее впечатление – могущество зла. Какие-то свертки и пласты глины, беспорядочно разбросанные по верстаку, только подчеркивали мастерство и технику этого законченного творения.

– Голову вылепил Генри, – сообщил Лернер. – Только, по-моему, рот не очень удался. Уилфред вроде бы ничего не говорит, однако остальным кажется, что вышло не слишком похоже.

Джулиус склонил голову набок и поджал губы, изображая придирчивого критика.

– О, не скажите, не скажите. А как на ваш взгляд, Дэлглиш?

– По-моему, потрясающе. А Каруардин много занимался лепкой до того, как приехал сюда?

Ответил ему Деннис Лернер:

– Кажется, вообще не занимался. До болезни он находился на государственной службе. Вылепил эту вот голову месяца два назад – а ведь Уилфред ему даже не позировал. Неплохо для первой попытки, правда?

– А вот меня интересует, – встрял Джулиус, – сделал ли он это нарочно – тогда он слишком талантлив, чтобы прозябать здесь, – или же его пальцы просто повиновались подсознанию? Если так, можно строить любопытные гипотезы относительно природы творчества. И еще более любопытные – относительно подсознания Генри.

– По-моему, у него просто так вышло, – бесхитростно заметил Деннис Лернер, глядя на голову с почтением, однако чуть недоуменно – он явно не видел, чему тут дивиться или что нужно объяснять.

Вскоре маленькая процессия вошла в одну из комнаток в самом конце крыла. Здесь было устроено нечто вроде делового кабинета – стояли два письменных стола, все в пятнах чернил, их, вероятно, списали из какого-нибудь правительственного офиса. За одним Грейс Уиллисон печатала имена и адреса на перфорированной ленте из самоклеящихся ярлычков. Дэлглиш не без удивления обнаружил, что Генри Каруардин работает за второй машинке – наверное, составляет личное письмо. Обе пишущие машинки были совсем старыми. Генри сидел за «Империалом», Грейс – за «Ремингтоном». Остановившись рядом с ней, Дэлглиш взглянул на список рассылки – похоже, бюллетень распространялся не только по всей округе: помимо адресов местных приходских священников и заведений для хронических больных, там было несколько лондонских адресов, два в Соединенных Штатах, а один – даже где-то под Марселем. Смущенная интересом коммандера, Грейс неловко дернула локтем – и блокнот, с которого она перепечатывала, полетел на пол. Однако Дэлглиш видел достаточно: стоящая чуть особняком маленькая «е», нечеткое «о», слабое, почти неразличимое заглавное «В». Без сомнения, именно на этой машинке и было отпечатано письмо к отцу Бэддли. Дэлглиш поднял блокнот и протянул мисс Уиллисон, однако она, не оглядываясь, покачала головой:

– Спасибо. На самом деле я могу туда и не смотреть. Я помню все шестьдесят восемь адресов наизусть. Видите ли, я так долго этим занимаюсь, что порой представляю себе этих людей – по их именам и тому, какие названия они придумывают для своих домов. Н я всегда хорошо запоминала имена и адреса. Очень полезно было, когда я работала в одной благотворительной организации, помогающей досрочно освобожденным заключенным, – там были такие длинные списки! Этот-то, конечно, куда короче. Хотите, добавлю вас, чтобы вы могли получать наш ежеквартальный журнал? Всего десять пенсов. Боюсь, что из-за почтовой дороговизны мы вынуждены просить больше, чем нам хотелось бы.

Генри Каруардин оторвал взгляд от своего письма:

– По-моему, в этом квартале мы публикуем стихотворение Дженни Пеграм, которое начинается так:

Осень мне любимая пора,

Я люблю сиянье ее красок.

На вашем месте, Дэлглиш, я бы не пожалел десяти пенсов, чтобы узнать, как она справляется с проблемой рифмы. Грейс Уиллисон безмятежно улыбнулась:

– Конечно, это всего лишь любительское издание, однако «Лига друзей» узнает оттуда, что здесь у нас происходит. Ну, и наши личные друзья его тоже читают…

– Только не мои, – уточнил Генри. – Они, разумеется, в курсе, что руки и ноги мне отказали. Не хочу, чтобы они решили, будто и мозги у меня тоже отнялись. В лучшем случае бюллетени достигают литературного уровня приходского журнала, а в худшем – то есть в трех случаях из четырех – это вообще удивительный вздор.

Грейс Уиллисон покраснела, губы у нее задрожали. Дэлглиш поспешил сказать:

– Пожалуйста, добавьте и меня. Быть может, проще сразу заплатить за год вперед?

– Как это мило с вашей стороны! Наверное, все же пока лучше за шесть месяцев. Если Уилфред решит передать приют «Риджуэл траст», возможно, у них будут другие планы относительно бюллетеня. Боюсь, что наше будущее слишком неясно. Пожалуйста, напишите ваш адрес пот здесь. Куинит. Это возле реки, да? Как вам повезло. Полагаю, вы не захотите приобрести крем для рук или тальк – хотя среди наших клиентов есть и несколько джентльменов. Впрочем, это уже обязанность Денниса. Он следит за доставкой и почти все сам расфасовывает. У нас, увы, слишком трясутся руки. Но уверена, он мог бы выделить вам немножко талька.

Звон гонга избавил Дэлглиша от необходимости отвечать.

– Первый звонок, – произнес Джулиус. – Еще один удар – и ужин на столе. Поеду к себе – посмотрю, что там моя незаменимая миссис Рейнольде оставила. Кстати, господа, вы предупредили коммандера, что ужинать в Тойнтон-Грэйнж принято по-траппистски, в молчании? Мы же не хотим, чтобы он невзначай нарушил правила, осведомившись, к примеру, о завещании Майкла или о том, почему пациент, живущий в сей обители любви, вдруг бросился с утеса в море.

И он исчез с такой скоростью, точно боялся: задержись чуть дольше – и его пригласят к ужину.