Стриптиз (СИ) - Бирюк В.. Страница 53

— Ну, это не тебе и не мне решать. Вот то, что ты по той дорожке даже шажка сделать не хочешь, даже глянуть в ту сторону не пытаешься — то твоя забота.

— Да ты не об том толкуешь! Мне, по делам моим — смерть немедленная!

— Урюпа! Кончай слезу выжимать! Мозгой пошевели! Да не про баб, а про закон! Закон простой: с Всеволжска выдачи нету. Кто ко мне пришёл — всё прежние грехи — списаны! Ты ныне — как младенец чистый! Если только уже здесь не успел… замараться. И никто — ни закон русский, ни княжья воля, ни твой… боярин Радил — мне не указ. Я — Не-Русь! Понял?

— Э… Слыхал. Люди сказывали. Только… не верится мне. Городец вон, тоже от Руси далёко, Радил своей волей правит. А закон-то — русский.

— Тебе «Указ об основании Всеволжска» принести? С княжескими печатями? Суздальского, Рязанского да Муромского князей? Ты ж грамотный — сам, своими глазами прочитаешь.

— Дык… это… да. Не сочти за обиду, Воевода, а дозволь хоть одним глазком…

Пришлось поднимать задницу. Урюпа пергамент чуть на укус не пробовал, по шнуркам, на которых вислые печати привешены — носом проехался, с обеих сторон по-разглядывал. Тоже… «внимателен к путям своим».

— Эта… и правда. А чего ж, тогда ты, Воевода, меня Боголюбовскими застенками пугал?

— А того. Приказать мне — никто не в праве. Вон Радил тебя не выдал — это его преступление. Против закона Русскаго. А я не — Не-Русь. Не выдам — нет преступления. А вот если я тебя в Боголюбово пошлю… к Лазарю, к послу моему тамошнему… в кандалах, к примеру, чтобы не сбежал дорогой. А дорогой тебя суздальские цапнут. И запытают насмерть. То… закона нарушение — на Боголюбском будет. Я ему пальчиком погрожу, он — извинится. Чего промеж государей не случается? Подарков, поди, пришлёт. Во искупление. За-ради меж нами дружбы упрочения. Вот и прикинь — есть ли у меня причина такая, чтобы с тобой добром разговаривать? А не сменять тебя, жизнь твою — на стопку шкурок или, там, серебришка горсточку?

Да, причина — есть. Моё слово.

Догадается ли?

Я не отдаю своих людей. Я взыскиваю за вред, им причинённый. Но это мало «знать на слух» — нужно постоянно «держать в уме». А оно — «не держится». Для этого надо пожить у меня, вывернуть мозги по-новому.

Как крестьянская община сдаёт своих — «прими за мир муку, пострадай за обчество» — я уже…

Но и в благородном аристократическом средневековом обществе постоянно «сдают своих». Продают холопов, дарят любовниц, отдают смердов… это — «людишки». Хоть бы и свои.

Отправляют для удовлетворения личного глупого злобствования на лютую смерть. Как Курбский — своего стремянного Василия Шибанова. Новгородские бояре посылают посольство в Киев. Послам рубят головы. Новгородцы шлют следующих послов. «А что прежних казнил — мы не в обиде».

Сословное, местечковое, родовое общество. Стратифицированное. Иерархическое. «Свои», даже и среди тех, кто в твоём дому за столом с тобой сидят, вместе хлеб едят — не все.

Тамерлан спрашивает полонянку Авдотью Рязаночку:

— Кого отпустить с тобой на волю?

— Брата.

— Не отца с матерью? Не мужа с детишками?

Для Авдотьи более всех «свой» — родной брат. Остальных «своих»… она «сдаёт».

Она объясняет логику своего выбора и, очарованный её разумностью, Тамерлан отпускает всех.

Сказание. Сказка.

Урюпа покрутил головой. Будто ощутил шеей удавку палаческую. Вздохнул тяжко. И начал рассказывать.

Повторюсь: как же тяжело быть прозорливым!

Ещё тяжелее — когда отказываешь в этом свойстве другим. По идиотскому основанию: я ж — попандопуло! Я ж с 21 веку! Мы ж там все… огогуи и огогуйчики!

Мы все здесь — дурни бессмысленные. Даже зная — не туда смотрим. Не об том думаем, не то — важным почитаем. Не понимая оттенков, аборигенам — очевидных, само собой разумеющихся — не того боимся, не от того защищаемся.

Мне этот Радил — полу-легендарный персонаж. У американцев — «Билл с холма», у нас — «Радил с горки». Какой-то чудак, из «старины седой», который построил на какой-то «Княжей горе» «острог» с «оплотом». Да таких в России — десятки!

В лучшем случае — толковый командир, проведший успешный захват и укрепление важного плацдарма в эпоху «древности глубокой».

Ну и фиг с ним! Был такой «добрый молодец», честь ему и хвала. Мне-то что с того?! У него — его «архаические тараканы в голове», у меня — мои, «прогресснутые».

А он не «был» — он «есть»! Он живёт, думает, действует. Меняя жизнь людей вокруг себя, меняясь сам вместе с течением жизни. Развивая свои возможности и границы допустимости в сторону максимальной эффективности достижения собственных, тоже — меняющихся с годами, целей.

Тот молодой боярин, который, двадцать лет назад, вёл «прелестные речи» с киевским вече по воле князя Изи Блескучего, который двенадцать лет назад по приказу Долгорукого зацепился «острогом» за «Княжью Гору» и нынешний градоначальник — несколько разные люди.

«Я-утренний отличаюсь от я-вечернего больше, чем один человек от другого».

А уж как меняется человек за двенадцать лет жизни на передовой…

Будучи человеком умным, Радил осознаёт свои цели, свои интересы. Будучи человеком энергичным, деловым — действует для их достижения.

Пойми человека. Пойми его цели, возможности, границы допустимого. И станешь пророком.

«Основание Всеволжска» для Радила выглядело, на первых порах, как глупый каприз Боголюбского:

— Вымрут или вырежут. На Стрелке — такой силой не удержаться.

Мы — удержались. Цепь событий, каждое из которых выглядело странностью, случайностью — не прерывалась, раскручивалась. Позволяя городку не только существовать, но и расти. Быстро. Стремительно.

— Это — неправильно! Так — не бывает! Я же сам, здесь, в Городце — такой же! Я всё это прошёл! Они там нынче же передохнут!

«Да» — так не бывает, «да» — он такое прошёл. Только мелочь мелкая: я — не он.

«Люди — разные». Разные люди даже сходное дело делают — по разному. Уж на что, вроде бы простое дела — тряпку мокрую выкрутить! А и тут — всяк в свою сторону крутит.

Я громоздил одну несуразность на другую и проскакивал мимо катастроф. Само моё существование ставило под сомнение его собственный опыт, его собственные решения. Осмысленность, разумность всей его жизни. Недоумение Радила переходило в раздражение, в злобу.

Этот процесс — «прорастание чувства ненависти» и его осознание — протекал во времени, не был мгновенным, подталкивался внешними событиями и внутренними решениями.

Он ждал, он мечтал о моём провале, о гибели Всеволжска. А оно… всё никак.

«Что, Радила-мастер, не проходит у тебя каменный цветок?».

Расширяя своё влияние, я всё жёстче задевал его материальные интересы. Но главное — я своим примером показывал, что Городец Радилов, сходный во многом с Всеволжском, можно было основывать, строить, развивать… — иначе. Быстрее, эффективнее. Жить в нём — лучше.

«Можно — было».

Мой пример — «поздно». Его жизнь — уже прожита, главное дело его жизни — уже сделано. Сделано — «плохо»? Не переделать.

Мы могли бы разойтись с Радилом по серебрушкам, по шкуркам, по данникам… Мы принципиально не могли мирно разойтись по образу жизни. Пока Всеволжск «взлетает как ракета», каждый день существования моего городка — Радилу стыд и упрёк.

Не потому, что «выскочка безродный» — «русские янычары» все такие. Не потому, что «милость государева не по делам» — Боголюбский нас обоих не сильно жаловал.

Потому что — превзошёл.

Удачей!

Ну не мозгами же!

Удачливее, успешнее.

«Ваньке-лысому — Богородица щастит!».

Это — не про конкретную женщину, Марию Иоакимовну, которая жила где-то в Палестине больше тысячи лет назад, не про лик женский, по-разному изображённый на тысячах икон по миру. Это про обобщённую Мировую Справедливость, которая, почему-то к соседу — благосклоннее.