В клетке - Джеймс Генри. Страница 15

Она на мгновение взглянула на его руку, по-прежнему лежавшую на ее руке; заметив этот взгляд, он тут же ее отдернул и с какой-то тревогою скрестил обе свои на груди. Оставив его вопрос без ответа, она продолжала:

– А вы когда-нибудь обо мне говорили?

– Говорил о вас?

– Ну о том, что я работаю там… что все знаю и еще что-то в этом роде.

– Никогда, ни одной душе! – воскликнул он.

От волнения у нее сдавило горло; последовала еще одна пауза; потом она снова вернулась к тому, о чем он ее только что спрашивал.

– Да, я убеждена, что вам это нравится, то, что вы всегда можете найти меня там и что дела у нас идут так легко и слаженно. Если только вообще они куда-то идут, а не стоят на месте, – засмеялась она. – Но если даже и так, то почти всегда на каком-нибудь интересном месте!

Он собирался сказать что-то в ответ, но она опередила его и весело и просто воскликнула:

– Вам хочется в жизни очень многого, много комфорта, и слуг, и роскоши – вы хотите, чтобы жизнь была для вас как можно приятнее. Поэтому, насколько в силах некоего лица способствовать тому, чтобы

это было так…

Она повернулась к нему с улыбкой, как будто что-то соображая.

– Послушайте, послушайте! – Все это его очень забавляло. – Ну и что же тогда? – спросил он словно для того, чтобы доставить ей удовольствие.

– Ну так означенное лицо должно действовать исправно, мы должны так или иначе это для вас наладить.

Откинув голову назад, он расхохотался; его это действительно веселило.

– Ну да, так или иначе!

– Что же, думается, каждый из нас что-то делает, не правда ли? Каждый по-своему и в меру своих ограниченных способностей. Мне, во всяком случае, радостно думать, что вы этому рады; уверяю вас, я делаю все, что только в моих силах.

– Вы делаете больше, чем кто бы то ни было! – Он зажег спичку, чтобы закурить еще одну сигарету, и пламя осветило на миг завершенную красоту его лица, умножавшего приветливою улыбкой признательность, которую оно излучало.

– Знаете, вы удивительно умны; вы умнее, умнее, умнее!… – Он едва не произнес что-то ни с чем не сообразное; но потом, пустив клубы дыма и резким движением повернувшись на скамейке, умолк.

17

Несмотря на его недомолвку, а может быть, как раз по этой причине девушка почувствовала, что фигура леди Бредин, имени которой он едва не изрек, выросла вдруг перед ними, и с ее стороны было уже явным притворством, когда, выждав немного, она спросила:

– Умнее кого?

– Знаете, если бы я только не боялся, что вы сочтете меня краснобаем, я бы сказал – умнее всех! А если вы уйдете из вашей конторы, то где же вы тогда будете работать? – спросил он уже более серьезным тоном.

– О, это будет так далеко, что вам меня не найти!

– Я вас найду везде.

Это было сказано настолько более решительно, чем все предыдущее, что истолковать его слова иначе она не могла. «Я готова все для вас сделать! Я готова все для вас сделать!» – повторяла она. Она чувствовала, что все уже сказано, так могло ли иметь значение, добавит она что-нибудь или нет? Поэтому достаточно было одного пустячного замечания, чтобы великодушно избавить его от неловкости, в которую повергал этот торжественный тон его или ее слов. – Конечно же, вам, должно быть, приятно думать, что около вас есть люди с такими чувствами.

Он, однако, сразу не отозвался на эти слова; он только глядел куда-то в сторону и курил.

– Но вообще-то вы ведь не собираетесь менять, профессию? – спросил он наконец. – Вы по-прежнему будете работать в одной из почтовых контор?

– Да, по-моему, у меня есть к этому способности.

– Еще бы! Кто же может с вами сравниться! – Тут он повернулся к ней снова. – А что, переход на новое место дает вам большие преимущества?

– На окраине квартиры дешевле. Я ведь живу с матерью. Нам нужны комнаты попросторнее; и притом есть одно определенное место, которое удобно мне по особым соображениям.

Он задумался:

– А где же это?

– О, вам это совсем не по дороге. У вас не хватит времени ехать так далеко.

– Но я же вам сказал, что приеду куда угодно. Вы что, мне не верите?

– Да, раз-другой. А потом увидите, что вам это не подходит.

Он курил и думал; чуть потянувшись и выставив вперед ноги, постарался устроиться поудобнее.

– Да, да, я верю всему, что вы говорите. Я все принимаю, в этом есть что-то необыкновенное.

Ее, разумеется, поразило – и к чувству этому почти не примешивалось никакой горечи, – что, позволив себе вести себя с ним так, как будто он был ее давним другом, стараясь все для него уладить и оказать ему то единственное благодеяние, какое ей было под силу, она становится в его глазах необыкновенной.

– Не уезжайте, не уезжайте! – продолжал он. – Мне будет так ужасно вас не хватать!

– Так, выходит, с вашей стороны это вполне определенная просьба? – О, как ей хотелось, чтобы к словам ее не примешивалось никакой жесткости, чтобы это не походило на то, что она торгуется с ним! Ей это должно было достаться совсем легко, ибо, в сущности, что же она от всего этого выгадывала? И прежде, чем он успел ответить, она добавила: – Уж если говорить все до конца, то я должна вам сказать, что в работе у Кокера кое-что особенно меня привлекает. Туда приходят все люди вашего круга. Мне нравятся все эти ужасы.

– Ужасы?

– Те, которые вы все – вы знаете, кого я имею в виду: ваше общество – выкладываете передо мной с такой безучастностью, как будто я не человек, а просто почтовый ящик.

Слова эти привели его в большое волнение:

– Но ведь они же не знают!

– Не знают того, что я не дура? Ну конечно, нет, откуда же им знать?

– Да, в самом дел®, откуда! – сочувственно подтвердил капитан. – Но, может быть, все-таки «ужасы» чересчур уж сильное слово?

– То, что делаете вы, как раз и есть это чересчур! – выпалила вдруг девушка.

– То, что делаю я?

– Ваше сумасбродство, ваш эгоизм, ваша безнравственность, ваши преступления, – продолжала она, не замечая, как он переменился в лице.

– Подумать только! – Лицо это выражало величайшее изумление.

– Говорю вам, они нравятся мне, я попросту упиваюсь ими. Только не будем больше к этому возвращаться, – спокойно продолжала она, – ведь единственное, что достается на мою долю, это невинное удовольствие от того, что я что-то знаю. Знаю, знаю, знаю!… – вкрадчиво прошептала она.

– Да, так ведь оно и было у нас с вами, – ответил он уже гораздо свободнее и проще.

Этой простотой его она могла насладиться сполна в тишине, когда оба они умолкли.

– Если я останусь потому, что вы этого захотели – а я, пожалуй, способна это сделать, – есть две или три вещи, которые, по-моему, вам следовало бы помнить. Одна – это то, что иногда я просиживаю там и дни, и недели, а вы не появляетесь ни разу.

– Верьте, я буду приходить теперь каждый день! – воскликнул он.

В эту минуту ей хотелось положить свою руку так, как незадолго до того положил он, но она удержала себя; было заметно, что он поразился той умиротворенности, с какою она сказала:

– Вы же не сможете! Вы же не сможете!

И совершенно очевидно было, что ему надо только вглядеться в неуклюже шевелившуюся вокруг них тьму, чтобы увидеть, что он и действительно бы не смог; и в это мгновение от одного его молчания все, что они не решались назвать своими именами, присутствие людей, вокруг которых все время петляли их мысли, сделалось как бы частью безмолвного их общения, утвердившейся меж ними нерасторжимой связи. Все было так, как если бы, какие-то минуты сидя рядом, они увидели все это друг у друга в глазах, увидели так много, что им совершенно незачем было обращать это в звучащую речь.

– Вы в опасности, в опасности!… – Голос ее дрожал, и ей оставалось только снова погрузиться в молчание.

В эту минуту он опять откинулся назад, не проронив ни слова, и лицо его приняло еще более странное выражение. Оно сделалось до того странным, что спустя несколько мгновений девушка вскочила с места. Она стояла теперь так, как будто разговор их уже окончен и он просто сидит и на нее смотрит. Все было так, как будто появление третьего лица, которое они вдруг ввели, заставляло их обоих быть теперь особенно осторожными, и единственным, что он мог наконец вымолвить, было: