Во власти наслаждения - Джеймс Элоиза. Страница 2

Сейчас она работала именно над цветом. Цвет так сложен: например, апельсины. Закрывая глаза, она представляла ярко светящиеся апельсины. Она часами смешивала и смешивала немножко желтого, синего, коричневого, но тот апельсин, который она видела мысленным взором, не получался. Настоящие апельсины сверху имели легкий коричневатый оттенок и темные прожилки: эти цвета пахли солнцем, теплыми морями, фруктовыми садами, а не длинными залами или белыми комнатами.

Но Шарлотта после приезда в Калверстилл-Хаус с трудом находила время для рисования. Она терпеливо проводила часы с портнихами, которые вертели ее и кололи булавками, и целыми днями обсуждала планы своей матери.

— Дорогая моя, — объявила мать, — дельфиниумы!

Шарлотта уставилась на нее:

— Что — дельфиниумы, мама? — наконец спросила она.

— Дельфиниумы! Они будут твоим цветком на балу! Я ломала голову… Ты знаешь, я выбрала для бала Виолетты лилии. Мне пришлось отказаться от других цветов — из-за ее имени, но дельфиниумы обладают таким приятным голубым цветом. Они будут прекрасным фоном для твоих волос.

В то время была мода на блондинок: блондинки с локонами и голубыми глазами, но у Шарлотты, в отчаянии думала мать, полосы черные как смоль. Глаза у нее были зеленые, а кожа молочно-белая. Правда, после некоторых усилий ее волосы укладывались безупречными локонами, а кожа приобретала цвет сливок, но все равно Шарлотта не была похожа на прелестную кокетливую дебютантку. Брови изгибались над ее глазами, похожими на море в ненастный день. Да и все лицо ее заострялось как вопросительный знак: тонкая линия подбородка образовывала треугольник и поднималась вверх — к глазам и взлетающим бровям.

Герцогиня тихонько вздохнула. Когда Шарлотта чувствовала себя счастливой, она становилась самой красивой из ее дочерей. Ее просто надо убедить, что у нее очень удачный дебют, и больше ничего.

На всех примерках Шарлотта стояла неподвижно, как каменная. Закрыв глаза, она изучала апельсины, появлявшиеся в ее воображении. Может быть, надо больше красного. А может, начать с ярко-красного и возвратиться к оранжевому, слоями?

— Шарлотта! — произнесла мать. — Мисс Стюарт пытается укоротить тебе юбку. Пожалуйста, повернись, когда тебя просят.

— Шарлотта! Я уже дважды просила тебя, пожалуйста, подними руки.

— Шарлотта!..

Наконец примерки закончились, и последние жемчужинки были старательно нашиты на платье, в котором Шарлотта предстанет перед светом. Семнадцать бальных платьев, достойных дочери герцога, были завернуты в папиросную бумагу и помещены в шкаф; дельфиниумы росли хорошо, к великой радости герцогини; из деревни привезли десяток лакеев; полы в бальном зале были натерты и канделябры сияли, а лондонскую полицию уведомили об оживленном вскоре уличном движении — Калверстилл приведен в полную готовность для введения своего чада в высший свет. Лондонскому высшему свету отправили приглашения. И он их принял. Возможно, герцогиня и была застенчивой, но ее любили: она отличалась изобретательностью и не была стеснена в средствах. Приглашением на бал в Калверстилл никто не смог бы пренебречь.

Вероятно, наибольшее значение имел тот факт, что приглашение приняли молодые люди, причем абсолютно все — щеголи, придворные, кавалеры, прожигатели жизни, — принадлежавшие ко всем кругам, группировкам и кланам Лондона. Ходили слухи, что Шарлотта красива (две ее старшие сестры были красавицы) и наверняка получит превосходное приданое, ибо у отца карманы набиты деньгами.

Но до бала оставалось еще две недели. Поэтому Шарлотта получила разрешение съездить в деревню навестить Джулию. Маму Шарлотты эта поездка не очень беспокоила.

— Шарлотта, ты не должна появляться в свете; сейчас Ужасно сложное, требующее осторожности время, — сказала она, глядя на свою послушную, но довольно равнодушную дочь.

Неужели Шарлотту действительно не интересует ее дебют? «Нет, нет, — думала герцогиня. — Ей же нравилось обсуждать туалеты, и мы с таким удовольствием рассматривали все эти шелка. Она так прекрасно разбирается в цвете!» И герцогиня ощутила прилив любви к своей младшей дочери, которая никогда не причиняла ей больших волнений и беспокойств: Шарлотта была разумной и сдержанной.

Шарлотту доставили в имение сквайра Брентортона, находившееся в нескольких часах езды от Лондона, в герцогской карете, но всего с одним лакеем. Джулия встретила ее с сияющими глазами. Она тоже могла показать бальные платья — не такие расшитые и без жемчужин по краям юбок, — но, несмотря на это, тоже красивые. И конечно же, она была влюблена.

— Он восхитителен, Шарлотта! Я обожаю его! Совсем не похож на старого мистера Ласки, Шарлотта. Он красив, по-настоящему красив; он тебе очень понравится, никаких красных прожилок!

Шарлотта сделала гримаску:

— Что ты имеешь в виду, говоря «красивый»? И о ком мы говорим?

Она немного встревожилась, заметив, что фиалковые глаза Джулии затуманились от любовных грез.

— Его зовут Кристофер, — сказала Джулия. — У него локоны… Он похож на Адониса, правда, Шарлотта.

— Но кто он?

У Шарлотты снова проснулись подозрения: было нечто уклончивое в том, как ее подруга переводила мечтательный взгляд с одного угла комнаты на другой. Джулия чуть-чуть надула губы.

— Джулия! — подавляя улыбку, угрожающе произнесла Шарлотта.

Ее подруга была такой глупенькой и наивной. Всего лишь несколько недель назад она горько плакала, что больше никогда не увидит мистера Ласки.

«Он больше никогда не обнимет меня, — рыдала она, в подушку; — мы больше никогда не будем вальсировать вместе». Даже Шарлотта была тронута и засомневалась, не была ли она слишком жестокой, постоянно указывая на полноту нижней части спины мистера Ласки и увеличивающуюся лысину на его голове, Джулия опустила глаза.

— Он — Божий человек, — тихо сказала она наконец.

— Кто? — не поняла Шарлотта.

— Он… ну он — викарий, — произнесла Джулия.

— Викарий? Джулия!

— У него светлые локоны, Шарлотта. Он похож… ну, он похож на картинку, — призналась она в самом страшном.

Она уже не обращала внимания на нахмуренные брови Шарлотты и перечисляла многочисленные достоинства викария: он молод и намного красивее всех, включая продавца душистой лаванды, иногда проходившего мимо школы и до настоящего времени причислявшегося к самым красивым мужчинам, хотя мистер Ласки и оставался самым дорогим ее сердцу.

— И ты полюбишь его, Шарлотта. Потому что он полон добродетели и совсем худой. Помнишь, ты всегда говорила, что бедный мистер Ласки немного толстоват. И он удивительно подходит для того, чтобы его нарисовать. — Джулия вдруг выпрямилась и испытующе взглянула на Шарлотту. — Ты не предполагаешь… Не можешь же ты и дальше рисовать фрукты! Ведь мы уже не в школе, Шарлотта! Почему бы тебе не предложить Кристоферу написать его портрет?

— Ты с ума сошла, — ласково возразила Шарлотта. — Я не хочу писать портрет молодого человека, которого даже не видела, к тому же мама в обморок упадет от шока.

— Шарлотта! Тебе пора уже подумать о мужчинах, а не о картинах, — довольно резко заметила Джулия. — Кажется, ты еще не проявляла к ним интереса.

В воскресенье Шарлотта с упавшим сердцем признала, что викарий действительно красивее продавца лаванды. Джулия так упорно не сводила с него преданного взгляда, что Шарлотте пришлось дважды толкнуть ее локтем, чтобы та склонила голову в молитве. Краем глаза Шарлотта тоже наблюдала за ним. На викарии была строгая черная сутана; локоны аккуратно приглажены. Он не выглядел как картина, он напоминал статую — статую шаловливого фавна. Уж слишком тщательно были уложены его вьющиеся волосы, решила Шарлотта, а выражение лица казалось капризным. Как у ее брата Хорэса, когда его исключили из Оксфорда.

По дороге из церкви Шарлотта заметила, как викарий — его волосы блестели под лучами холодного весеннего солнца — подмигнул Джулии и чуть заметно, с особым значением ей улыбнулся. А когда сквайр и его жена отвернулись, чтобы поздороваться с друзьями, Шарлотта увидела, как он сунул Джулии клочок бумаги, и ощутила слабость в коленях.