Как мы видим то, что видим - Демидов Вячеслав Евгеньевич. Страница 58

Абстрактное мышление немыслимо без слов. «Лингвистическое превосходство левого полушария имеет, повидимому, анатомическую основу», – читаем мы в авторитетной книге «Мозг». Действительно, у большинства певчих птиц левая половина мозга более важна для пения; у японских макак, живущих в высокогорье и легко переносящих снежные зимы, левое полушарие является ведущим при восприятии криков, которыми эти необычайно говорливые обезьяны обмениваются; есть и другие данные в пользу того, что существует сильная связь между способностью к восприятию и «производству» звуков и левым полушарием как механизмом. Так что когда произошел качественный скачок и появилось абстрактное мышление как высшая, чисто человеческая форма мышления, не видится ничего удивительного в том, что пристанищем этого мышления стало именно левое полушарие.

Качественные скачки возникают непременно на основе каких-то количественных изменений некоторой материальной основы. А о ней Фридрих Энгельс (несмотря на свой марксизм, широко образованный человек и отличный популяризатор науки) писал: «Нам общи с животными все виды рассудочной деятельности: и н д у к ц и я, дедукция, следовательно, также абстрагирование <...> анализ незнакомых предметов (уже разбивание ореха есть начало анализа) синтез (в случае хитрых проделок у животных), и, в качестве соединения обоих, эсперимент (в случае новых препятствий и при затруднительных положениях). По типу все эти методы – стало быть, все признаваемые обычной логикой средства научного исследования – совершенно одинаковы у человека и у высших животных. Только по степени (по развитию соответствующего метода) они различны».

А современный нам нейрофизиолог пишет: «Основные структуры головного мозга так схожи, например, у кошки и человека, что нередко не имеет значения, чей мозг изучать».

Левая половина мозга, ходом эволюции сформированная как аппарат для зрительно-абстрактных образов, оказалась подготовленной для возникновения в ней речевого нейрофизиологического механизма.

А тесная связь между речевыми расстройствами и зрительными агнозиями заставляет внимательно отнестись к предположению о возможной идентичности нейронных структур, занятых обработкой зрительных и речевых сигналов в высших отделах мозга – заднетеменной и нижневисочной коре.

Очень интересны в этой связи данные о влиянии речи на развитие способности видеть, данные, полученные сотрудниками Гарвардского университета Майклом Маккоби и Ненси Модиано. Они изучали в Гренландии и в США, как воспринимают мир дети зрительно, как связываются у них слова и образы. В экспериментах участвовали школьники и их сверстники, не имеющие возможности ходить в школу. Оказалось, что у этих групп различаются не только общий кругозор, но и зрительные навыки: «Дети, не ходящие в школу, даже самые старшие по возрасту, не умели так хорошо узнавать и называть картинки, как это делали первоклассники в городе и деревне.Это неумение опознать картинки, несмотря на знакомство с изображенными предметами, само по себе вызывает интерес», – пишут исследователи.

И выдвигают такую гипотезу: обучение (и связанная с этим активизация речевой функции) «разрушает естественное единство перцептивного мира или по крайней мере навязывает ему иную структуру», то есть заставляет подходить к действительности аналитически и как-то по-иному воспринимать предметы. Речь, как полагают Маккоби и Модиано, оказывает влияние на зрительные абстракции и зрительные признаки, – впрочем, об этой связи речи и зрения говорит вся история человечества.

Бывали, правда, люди, подобно философу Этьену Джилсону, утверждавшие, что «рисовать словами столь же невозможно, как говорить рисунками». Странно, но он почему-то забыл об иероглифах и о том, что писатели именно с помощью слов возбуждают в нашем сознании картины, изумительные по силе и красоте.

Ни одно чувство, ни одна область мозга не действует без влияния и помощи других, и конечно же, говоря о возможных связях между зрением и речью, я не пытался противопоставить одно другому или доказывать чье-то превосходство.

То, что зрение активно влияет на речь и, следовательно, на словесно-логическое мышление, дает основание верить, что к пониманию устройства мозга и созданию сколько-нибудь полной теории его работы люди придут через изучение того, как они не только говорят и слышат, но и как видят.

Как они видят то, что видят.

А отсюда проложатся пути и к созданию искусственных систем, воспринимающих мир зрительно так, как это делает человеческая зрительная система.

Доктора физико-математических наук Илья Абрамович Вул и Марина Борисовна Павловская показали, что, если научить ЭВМ воспринимать изображения по принципам кусочной квазиголографии, машина оперирует понятиями «похож – не похож» почти так же, как человек: в восьми случаях из десяти оценки совпадают. Добиться такого результата еще никому не удавалось. К аналогичным выводам пришли и сотрудники Киевского университета Л.И. Вайнерван, С.В. Махова и В.Л. Зима, хотя методика их экспериментов несколько отличалась от той, которой пользовались Вул и Павловская. Трудно поверить, но это факт: исследователи научили бездушную машину смотреть на окружающие предметы почти так же, как это делает одухотворенный человек.

«Вы не найдете в природе ничего простого, все в ней перепутано и слито. А наша любознательность требует найти в этом простоту, требует, чтобы мы ставили вопросы пытались ухватить суть вещей и понять их многоликость как возможный итог сравнительно небольшого числа процессов и сил, на все лады сочетающихся между собой» – эти слова знаменитого физика Ричарда Фейнмана как нельзя лучше выражают смысл научного исследования.

Ими мне и хочется закончить рассказ, во многом увы, поневоле беглый, о нейрофизиологии зрения, малой части физиологии – науки, престиж которой среди других дисциплин все более возрастает.

Рис. 74. Эту мозаику выложил неизвестный мастер в I тысячелетии до Р.Х. Стало быть, люди всегда видели мир практически одинаково

Если эта книга была написана, так только потому, что сотрудники лаборатории физиологии зрения Института физиологии в Колтушах помогли мне и своими рассказами, и тем, что позволили присутствовать на опытах, и тем, что иногда даже вовлекали в них. Общение с учеными и особенно с профессором В.Д. Глезером стало той основой, на которой слой за слоем наращивались другие сюжетные линии, и мне хочется от всей души поблагодарить этих увлеченных своим делом людей за редкую возможность год за годом наблюдать проверку новой гипотезы, становление новой теории.

Не менее важны были для моей работы советы и критические замечания ученых, исследующих другие аспекты зрительного восприятия: профессора А.Л. Ярбуса и кандидата биологических наук Г.И. Рожковой, докторов медицинских наук Э.С. Аветисова и Ю.З. Розенблюма, кандидата медицинских наук Л.И. Московичуте. Встречи с членом-корреспондентом АН СССР А.Г. Спиркиным были очень полезны для философского осмысления проблемы формирования перцептивной модели мира. Я очень признателен всем за ту атмосферу сотрудничества и доброжелательности, в которой проходило обсуждение рукописи.

За время, прошедшее с подготовки рукописи первого издания, немало гипотез, относящихся к зрению, были еще и еще раз проверены. Поэтому переработка и дополнения коснулись именно тех спорных аспектов, о которых восемь лет назад нельзя было сказать, насколько они точны. Это, в свою очередь, потребовало изменения композиции. Некоторые факты исключены просто из-за отсутствия места, которое пришлось отдать новым данным. Встречи с сотрудниками Лаборатории, которой руководит В.Д. Глезер, и с ним самим, были, как и прежде, основой для подготовки материала книги, за что я искренне благодарен.