Песнь сирены - Джеллис Роберта. Страница 70

Генрих был прав, хотя ни он сам, ни Ричард об этом не догадывались. Ему нужно было лишь сказать, что уэльсцы могут рассеяться в горах, а фламандские наемники, привыкшие к решительным сражениям на ровной местности, принесут больше неприятностей, чем пользы. Кроме того, в горной стране трудно использовать большую армию. Ричард вынужден был бы принять во внимание эти обстоятельства, оправдывающие отказ короля, даже если и не был согласен с ним.

К сожалению, Генрих не знал о том, что для его отказа есть вполне разумные поводы. Он наслаждался своей бескровной победой и был восхищен своими северными вассалами. Король не желал рисковать своим теперешним положением победителя в споре с непредсказуемым Уэльсом. Но это совсем не говорило о его трусости. Если бы Генрих положил конец войне в битве с Дэвидом, сыном Ллевелина, он упустил бы свой шанс. Это было вне сомнений. Генриха все еще одолевали воспоминания о проигранных им сражениях в Гаскони и во Франции, горькие и унизительные.

Именно эти воспоминания и толкнули короля пойти на совсем не нужные расходы на формирование армии фломандских наемников, что Ричард не одобрял, но к чему отнесся с пониманием и без возражений. Однако теперь, когда деньги истрачены, Ричард хотел получить от всего этого хоть какую-нибудь пользу. Так как в Шотландии войны не было, отряды наемников необходимо перебросить в Уэльс.

Поэтому, когда Генрих отказался даже рассмотреть возможность подобного использования людей, в чем Ричард усмотрел какой-то скрытый замысел, он дал волю своему анжуйскому темпераменту. До некоторой степени это было объяснимо. Последние ночи Ричард недосыпал и испытывал головную боль от слишком больших порций доброго шотландского виски. Он назвал Генриха сумасбродом, болваном, который, купив дорогой инструмент, не знает, как им пользоваться, сказал, что тот ленив и расточителен. Это последнее, достаточно правдивое, заявление огорчило Генриха, ибо именно этот его недостаток грозил стать пороком. Ричард наговорил и других дерзостей, до предела повышая голос, и ушел, даже не испросив на то разрешения короля.

На следующий день они помирились. После разговора с некоторыми из крупных вассалов Генрих обосновал свой отказ послать армию в Уэльс. Ричард не соглашался – он еще заставит Уэльс повиноваться, но затем подумал, что Генрих, может быть, и прав, и искренне извинился. Ричард раскаивался в своем скверном поведении. Генрих простил своего брата и нежно поцеловал.

Короля тревожило, что вспышка Ричарда, как он полагал, вызвана разочарованием в нем, в Генрихе, а не заботами об Уэльсе или о фламандских наемниках. Будучи еще мальчиком, Ричард видел в своем старшем брате – властном и славном короле Англии – героя. Теперь он знал его лучше, по крайней мере умом. Однако в сердце все еще жил тот блистательный герой. И когда он видел настоящего Генриха, слабого, колеблющегося, немощного властителя, разве что обладающего обезоруживающим обаянием, детское сердце Ричарда вынуждено было подчиняться его зрелому разуму, хотя он и впадал в ярость от разочарования.

Генрих не понимал как своих слабостей, так и слабостей брата, так как и сам был недостаточно зрелым человеком. Даже не пытаясь понять брата, он делал ошибку за ошибкой, а когда увидел, что под яростью Ричарда скрываются лишь разочарование и страдания, что брат вновь пытается превратить его в героя, Генрих испытал мучительную боль, которая усиливалась сознанием того, что брат желает ему только добра. Король не мог успокоиться, полагая, что Ричард ненавидит его, но в глубине души знал, что это неправда, да и семейные узы для Генриха были священными. Но все же именно в Ричарде он видел причину своих терзаний.

Еще более обеспокоило короля письмо графа Херфордского. Граф не просил помощи открыто, но намекал, что с большой армией легче было бы вести войну в Уэльсе, чем с теми ограниченными силами, которыми он располагает. Они могли бы, писал граф, взять все города и крепости, как это когда-то с успехом удалось отцу Генриха, Джону. До сих пор их надежды не оправдались, но Дэвид не в состоянии управлять своим народом так, как это делал Ллевелин. Дэвиду нужны его замки, а отнять их у него – значит унизить как правителя.

Между тем, однако, Генрих находился всего в нескольких милях от Лондона, от уюта и роскоши Вестминстерского замка, от объятий любимой Элеоноры и от своего восхитительного малютки-сына, которому война была абсолютно не нужна. Он не хотел идти в Уэльс. Нет причин, твердил себе Генрих, вторгаться в чужие дикие и пустынные земли. Было бы смешно, если бы король уделял внимание таким мелким неприятностям. В помощь графу Херфордскому Генрих отправил Губерта Фитца Мэтью с тремястами рыцарями и пешей обслугой и пытался теперь выбросить всю эту затею из головы.

Он не послал наемников, что каким-то образом было связано с личными целями. Генрих убеждал себя, что сделал все необходимое. Ричард явно не желает ему несчастья; следовательно, кто-то другой ввел эту идею в голову брата. Генрих не мог понять, что графа Корнуолльского гнетет боязнь поражения, а не делает несчастным подготовка к войне. Ричард скорее наслаждался войной, Генрих – нет. Но он не думал об этом. Ему хотелось знать, кто опять настроил брата против него, и никак не мог найти ответ на этот вопрос, пока доверенный писарь, Тибальд из Хьюэрли, не попросил аудиенции для ленника аббатства, сэра Моджера Илмерского.

Писарь мог прочесть раздражение Генриха по его нетерпеливым жестам и отсутствию внимания. Король уже несколько дней откладывал аудиенцию. Наконец Тибальд решился на еще одну попытку, скорее чтобы отделаться от Моджера, уже не боясь рассердить короля.

– Сэру Моджеру нанесено тяжелое оскорбление соседом-предателем, – тут же приступил к объяснениям Тибальд, – тем самым сэром Вильямом, о котором я как-то прослышал…

– Фаворит Ричарда! – воскликнул Генрих. Кое-что из прошлого заново прояснилось в памяти короля.

Генрих вспомнил, что послал к сэру Вильяму племянника Элеоноры. Милосердный Боже! С тех пор как тот отправился, он ничего не слышал о нем! Король вспомнил также, что получил письмо от отца Раймонда. В ответном письме сообщил, что Раймонд недолго пробыл у него и покинул двор, не сказав, куда намерен отправиться дальше. Лицо короля побледнело от тревоги, а затем покраснело от ярости. Все встало на свои места. Ричард получил письмо от сэра Вильяма, служившего и Уэльсе, и сразу же стал настаивать на посылке туда армии.

– Конечно, я хочу видеть сэра Моджера! – воскликнул король. – Я приму его сейчас же, если он готов прибыть ко мне.

Тибальд знал своего хозяина, в том числе и нетерпеливость Генриха, поэтому посоветовал Моджеру быть где-нибудь рядом. Тот все время находился в небольшой комнате, где Генрих устраивал личные беседы, с тех пор как писарь оставил его ждать. Моджер начал говорить слова благодарности за то, что Генрих соизволил выслушать его, но король жестом прервал поток лести и подобострастия. Он хотел спросить о Раймонде, вернулся ли тот из Уэльса невредимым.

Когда Генрих отсылал Раймонда, в его мыслях не было ничего, кроме шутки, которую они разыгрывали с матерью Раймонда. Все казалось веселой забавой. Они условились, что Элеонора не должна знать о том, что ее племянник может принять участие в войне. Элеонору война сводила с ума, и она навряд ли сочла бы это шуткой. Теперь и Генрих не видел здесь ничего забавного. Что он сможет сказать своей жене и ее сводной сестре, если с Раймондом что-нибудь случилось?

Облегчение, которое он испытал, узнав, что молодой человек вернулся невредимым, мешало ему внимательно выслушивать не совсем правдивую историю Моджера. Генрих не осознавал, что, назвав Раймонда племянником своей жены, он дал Моджеру возможность тут же все переврать и запутать дело с торговцами и с покушениями на Раймонда, превратив их в тщательно состряпанный Вильямом заговор. Хотя Генрих готов был верить почти всему, что касалось фаворита его брата, но он был не глуп и почувствовал неладное.

– Но с какой целью? – спросил, наконец король.