Пламя зимы - Джеллис Роберта. Страница 13

ГЛАВА 4

Мелюзина

Так как для всех нас, за исключением бедняжки Милдред жизнь была спокойной и приятной, то новости о смерти короля Генриха в Нормандии, привезенные сэром Джеральдом Эфингом из его путешествия в Карлайл, явились для настоящим потрясением. Король Генрих умер первого декабря. Не прошло и двух недель, как его племянник Стефан Блуазский прибыл в Лондон. Лондонцы провозгласили его королем. А его брат Генрих, епископ Винчестерский, убедил Роджера, епископа Солсберийского юстициария Англии, признать Стефана монархом. Все это, по рассуждению сэра Джеральда, могло быть и не столь важно, но Солсбери и Винчестер, объединившись, уговорили Вильяма Пон-дель-Арша передать в руки Стефана королевскую сокровищницу. Теперь у Стефана появились средства оплатить наемную армию, которую его жена двинула морем из Фландрии. Архиепископ Кентерберийский, по согласию с епископом Лондонским, не колеблясь более, двадцать второго декабря короновал Стефана в Вестминстере. Папа стоял, раскрыв рот, как пойманная рыба, и не отрываясь смотрел на сэра Джеральда. Магнус, помедлив мгновение, пожал плечами.

– Что ж, все к лучшему, – сказал он равнодушно, – значит, Матильда не будет королевой.

Папа обратил на него удивленный взгляд.

– Но Стефан поклялся! – воскликнул он. – Он спорил за право присягнуть Матильде раньше Роберта Глостерского и добился этого.

Магнус был самым умным из моих братьев, но отнюдь не самым покладистым. Мне не всегда удавалось провести его. Нередко я оставалась в недоумении: действительно ли он одурачен мной или уступил мне только потому, что то, чего я хотела, соответствовало каким-то его личным целям. Магнус вновь пожал плечами и улыбнулся.

– Это очень разумно с его стороны. Теперь, когда Стефан защищен величественным согласием трех епископов и одного архиепископа, вряд ли кто-нибудь посмеет волноваться о нарушении той клятвы. Не так уж плохо иметь умного короля.

– Но очень плохо иметь бесчестного короля, – вновь возразил отец и добавил: – Я не любил Генриха, но его слову можно было верить. А кто поверит обещаниям клятвопреступника?!

– А ты больше доверяешь женщине? – спросил Магнус, и его губы скривились. – Ты думаешь, Матильда более верна своему слову, чем Стефан?

Я возмутилась. Не могу сказать, что я всегда избегала двуличности по отношению к отцу и братьям, коль скоро их слепая любовь и опека сковывали мой разум и свободу. Но я никогда не нарушала обещаний и не понимала, почему слово женщины заслуживает меньшего доверия, чем слово мужчины.

– Почему ты полагаешь, что леди Матильда не сдержала бы своего слова? Или она не сможет более честно следовать планам своего отца, чем его племянник, который уже нарушил присягу? – горячо спросила я, не подумав, достаточно ли хорошо знаю характер Матильды.. А затем, заметив, как обескуражены мужчины, я поняла, что коснулась туманной темы благосостояния королевства, которая так часто занимает умы мужчин, когда они должны беспокоиться о своих собственных делах, и добавила: – Я полагаю, вы говорите о возможности того, что земли Виза, Райдела и Эфинга будут отобраны королем и пожалованы кому-то другому?

Отец потрепал меня по щеке.

– Тебе нечего беспокоиться, цыпка. Ты можешь быть уверена: я найду тебе мужа с безопасной должностью, но только не завтра, ладно, любовь моя? Ты нужна здесь, в Улле, а мы должны разобраться, что принесет эта узурпаторская заявка на трон, перед тем, как я выберу тебе жениха.

– Не следует говорить «узурпатор» о короле, которому удалось заплатить армии наемников, поддерживающей его притязания на трон, – заметил Магнус.

Отвернувшись от меня, отец бросил в ответ несколько резких замечаний, но я уже потеряла интерес к дискуссии, ибо знала, что от нее все равно не будет никакого проку. Я слышала все, что сказал сэр Джеральд, значит, мне было известно положение вещей. Я познакомилась с мнениями отца и Магнуса и знала, что они станут тем тверже, чем дольше продлится спор: в Улле был упрямый народ. Если мне когда-нибудь понадобится свести их вместе и добиться чего-либо, я уже располагала информацией, чтобы действовать определенным образом: размышлять или обсуждать, просить или плакать. Я почувствовала, что могу позволить себе обратиться мыслями к более личной теме – моему замужеству.

По закону церкви – закону, написанному, конечно, людьми, – девушка может быть выдана замуж в двенадцать лет. Я узнала это от монаха, приезжавшего предложить мне партию с соседом, который давно разменял пятый десяток, но все еще не имел наследника. Это было как раз после моего двенадцатилетия и монах сослался в ответ на протест папы, заявившего, что я еще слишком юная. (Вообще-то я уверена, что папа никогда не думал о моем возрасте. Я оставалась для него малышкой и после того, как достигла высоты мужчины среднего роста.) Монах прочитал даже папе целую лекцию о природе и долге женщины.

А это уж совсем разозлило отца (не потому, что он думал о женщинах вообще, а потому, что речь шла обо мне), и он закричал:

– Я сказал, что моя дочь еще слишком юная, и вне зависимости от мнения церкви я хозяин жизни моей дочери!

Монах же разглядывал меня так, что даже я догадалась, кого он предполагает сделать отцом наследника нашего соседа. Это еще больше усилило папин гнев. Монах явно испугался. Запинаясь, он стал говорить о том, какой хороший отец мой папа, и убеждать отца, будто церковь, устанавливая брачный возраст в двенадцать лет, имеет целью лишь защиту дочерей от менее добрых и внимательных отцов. Церковь, говорил монах, заботится, чтобы девочек не выдавали замуж в девять-десять лет или даже в три-четыре года, а ни в коей мере не вынуждает девушек принимать поспешные решения. В этот момент мама, которая всегда была против необоснованных оскорблений и никому не позволяла измерять степень любви моего отца ко мне, заметила, что она плохо себя чувствует и, поэтому мое присутствие в Улле просто необходимо.

Были предложения и после этого. Мама умерла, но я все равно была нужна в Улле. Вначале я думала, что мой отец скоро женится второй раз и тогда я смогу уговорить его найти мне жениха. Но как только поместье перешло под мое единоличное управление и я приспособилась нести это бремя на своих плечах, то не могла и представить себе, что стерплю здесь еще одну хозяйку. Уже в четырнадцать-пятнадцать лет я настолько чувствовала себя главной распорядительницей, что мысль о второй роли была для меня просто абсурдной. Но папа не проявлял интереса к повторной женитьбе. Тогда я об этом не думала, но сейчас задаю себе вопрос: неужели он дорожил моей матерью больше, чем мне это виделось? Что касается меня, то я была вполне довольна ролью хозяйки Улля.

Папины сообщения о том, что он выпроводил очередного свата, доставляли мне больше облегчение, нежели огорчение. Чаще он вообще не упоминал о предложениях. Однако после того, как Магнус женился на Винифриде, отец вновь стал заговаривать и о моем замужестве – всегда с извинениями за свою медлительность в устройстве этого дела. Я знала, что он не хочет расставаться со мной, но чувствует себя виновным, ограничивая мое право стать женой и матерью. Конечно, я могла бы его успокоить, заявив, что вовсе не хочу выходить замуж, но… не была в этом уверена. Наблюдая отношения Дональда и Милдред, я чувствовала непреодолимое желание испытать самой все очарование любви. А когда я видела гордость и удовольствие Винифриды, то не могла не задуматься: может быть, я упускаю что-то важное в своей жизни? И вот теперь, когда отец упомянул про замужество, – мне это было куда интереснее, чем последствия коронации Стефана. Как это я сразу не смогла догадаться, что из одного следует другое?

Постепенно наша жизнь стала меняться. Известие о Стефане сэр Джеральд привез после Крещения. Очень скоро вслед за тем королевский посланник потребовал разрешения на въезд в Улль. Это был человек не от Стефана, а от короля Дэвида. Сначала он сообщил нам, что Карлайл сдался Дэвиду во имя императрицы Матильды. Потом заявил, что король Дэвид желает получить папино обещание поддержать дочь короля Генриха против узурпатора Стефана в ее полноправном желании занять трон Англии. Отец вознамерился немедленно дать такое обещание, но Магнус сделал мне знак, и я, увела посланника под крыло женских забот. Этот человек устал и замерз. Его следовало обогреть и накормить. Однако вместо того, чтобы проводить посланника в гостевой дом и лично проследить, как его там устроят, я перепоручила его Винифриде, а сама смогла вернуться в зал. Случилось то, чего я боялась: папа с Магнусом сцепились из-за только что полученного предложения. Папа клялся, что не нарушит своей присяги Матильде, а Магнус уверял, что отец всех нас погубит, пытаясь противостоять растущей власти Стефана.