Пламя зимы - Джеллис Роберта. Страница 56

– Ну, ну, достаточно, – вставила, усмехнувшись Одрис. – Знаю, что по сравнению с Мелюзиной я – половинка булки…

– О, – пробормотал Хью, устремив на нее глаза так, словно у них были руки, а я почувствовала, что краснею.

– Но именно эту половинку я люблю больше всего, буду беречь и держать тепленькой, чтобы никогда не зачерствела.

– Не так уж здорово, когда муж настолько привержен желаниям плоти. У меня не возникало ни малейшего опасения, что ему понадобится другая женщина. По ночам я задаю ему работку со мной, а днем он слишком устает, чтобы думать о чем-либо, кроме своих обязанностей в крепости.

– Ради Бога, Одрис, – взмолился Бруно, – Мелюзина еще не привыкла к вашим шуткам. Пусть уж она осмотрится немного, не бросай ее сразу в пучину.

– Но это же лучше всего, – возразила Одрис. – Ты что, не заводил меня поглубже, когда учил плавать?

– Только когда был рядом, чтобы поддерживать тебя – невинно и неосторожно сказал Бруно, забыв о чем шла речь.

Глаза Одрис расширились.

– Не возражаю, если ты будешь поддерживать Мелюзину. И лучше почаще – хихикнула она. – Но участь Хью легче: ему досталась половинка.

– Ну, Одрис! – тяжело вздохнул Бруно.

Щеки мои запылали ярче камина, но мне не удалось удержаться от смешка, когда Одрис подняла глаза к небу и вздохнула. Не представляю, что она сказала бы дальше – к нам подошла высокая леди: она смотрела на меня чуть нахмурясь.

– Тетушка, – ослепительно улыбаясь сказала Одрис, – это леди Мелюзина, жена Бруно. Она и есть тот самый сюрприз, о котором он писал. Правда, приятная неожиданность?

– Рада познакомиться с вами, леди Мелюзина, – ответила Эдит. Ее нахмуренность исчезла, и на мгновение мне пришло в голову, не подумала ли она, что Бруно привез с собой любовницу. Потом Эдит добавила: – Одрис, возьми с собой леди Мелюзину в мою комнату. Я приказала слугам устроить там купание, потому что огонь в комнате уже горел. Может, одно из моих платьев подойдет?..

– Спасибо, – поблагодарила я, – в моих седельных сумках найдется сухая и… более подходящая одежда.

– Тем лучше, – сказала, кивнув, Эдит. – В своей одежде удобнее. Все для вас принесут мне в комнату. Я пошлю горничную. Будет нагрето побольше воды и, возможно, что-нибудь дополнительно приготовлено к вечерней трапезе.

– Не нужна горничная! – перебила Одрис. – Я сама помогу Мелюзине выкупаться.

– Поможешь или помешаешь? – колко спросила Эдит. – Помни, Бруно тоже промок и замерз.

– Да, тетушка, – пообещала Одрис, уводя меня.

– Ты очень терпелива, – сказала я. – Как тебе не надоест, что она обращается с тобою как с ребенком, разве не смешно?

Одрис, моргнув, взглянула на меня, и на ее губах появилась озорная усмешка.

– Да я привыкла, – ответила она. – И это во многих отношениях устраивает меня. Она снимает с моих плеч тяжелое бремя женской работы в Джернейве, а пути наши пересекаются нечасто. Если я не тку в своей комнате, то работаю в саду или скачу по холмам. В общем живу так, как и жила раньше. В последнее время у меня слишком много забот с Хью и Эриком. Эрик – это мой сын, ему чуть больше трех месяцев, а Хью… – та тень, которую я видела раньше, опять наплыла на ее глаза, – Хью едва не погиб, и я была занята его выхаживанием. – Потом тень улетучилась, Одрис опять улыбнулась и добавила: – Но все вернулось на прежнее место. Тетушка Эдит заботится о крепости, а я вольна заботиться о том, что кажется важным мне.

Ее настроение было подвижно как ртуть, Одрис легко говорила о тетке, и я помнила, что было сказано во дворе замка о необходимости позаимствовать у Эдит, достоинство, самолюбие, энергию и умение получать удовлетворение в заботах о Джернейве. Когда я подумала об уме и доброте Одрис, на сердце у меня потеплело. Неужели она не страдает оттого, что всеми делами заправляет тетка, думала я, глядя на порядок и благопристойность в зале, который мы только что покинули. Когда мы вошли в маленькую комнату, прилепившуюся к изогнутой толстой стене крепости, стало понятно, что Эдит ни в чем себя не ограничивает. Комната освещалась тонкими свечами. Здесь не чувствовалось запаха дыма факелов, так что свечи предназначались не только для гостей. В комнате был и небольшой очаг, а в каменной стене – вытяжка для дыма. Дыма было немного: горевшие дрова были высушены. У обращенной ко мне стены стояла детская кроватка с узким, но хорошо набитым тюфяком, а вдоль стены справа – два больших кресла. Еще одно кресло – настоящее, со спинкой и ручками – было отодвинуто, чтобы освободить место для овальной деревянной лохани.

Не помню точно, о чем мы говорили, пока слуги наполняли лохань. Потом Одрис помогла мне снять одежду для верховой езды, после чего выбежала и вернулась с целой охапкой трав, которые бросила в воду, как только я сняла белье. Затем мы перешли к разговору о диких травах, и я начала рассказывать ей о жизни в Улле. На полуслове мне пришлось остановиться: перехватило дыхание от острого приступа горя. Одрис приложила к моим щекам свои ладони, не задавая вопросов и не говоря в утешение ни слова. Это было как раз то, что нужно. Ведь в обрушившейся усталости от многих ударов и неожиданностей, которые принес Джер-нейв, меня переполнили все ужасы моей жизни, выпавшие на мою долю с тех пор, как был взят Улль. Большего в моем состоянии мне бы не перенести. Наверное, я бы зарыдала или сошла с ума.

Не догадываюсь, откуда узнала Одрис, но она сказала:

– Ах, травы… Лучше уж я признаюсь тебе и объясню – надеюсь, ты побудешь с нами некоторое время. Есть такие, кто называет меня ведьмой – но, клянусь тебе, это не так. – А затем принялась рассказывать мне о своих познаниях в медицине, о том, что она ткет гобелены, основой для рисунков которых служат ее пророческие сны.

Я не дала прямого ответа, сказала только, что не придерживаюсь распространенной боязни таких вещей. Но про себя подумала, что уже чувствую близость к Одрис, – видимо, такова уж моя судьба – любить тех, на кого смотрят искоса, как на Милдред.

Несмотря на то что мне бы хотелось побыть в воде, пока она не остынет, я не задержалась с купанием, помня о Бруно. Ему тоже нужно помыться: скоро наступит время вечерней трапезы. Как только горничная принесла мою чистую одежду, я вытерлась, оделась и снова вышла в зал. Бруно и Хью все еще говорили о вторжении шотландцев, но когда мы приблизились, Бруно прервал свой разговор и огляделся вокруг, словно неожиданно вспомнил, как много прошло времени и что ему чего-то не хватает.

– А где сэр Оливер? – спросил он.

Ответом была мертвая тишина. Все затаили дыхание, а потом Одрис дрожащим голосом сказала:

– Он погиб, Бруно. Он был ранен, когда защищал нижнюю стену. Я пыталась спасти его. – Ее голос дрожал сильней и сильней, потекли слезы, между всхлипываниями она повторяла – Я старалась, старалась! Я пыталась его спасти!

Хью сделал движение, чтобы встать, но Бруно уже привлек Одрис к себе. Он успокаивал ее, по привычке похлопывая по спине, и в то же время искал глазами глаза Хью и повторял бесцветным голосом:

– Погиб? Погиб сэр Оливер?

Хью уже открыл рот, наверное чтобы объяснить, но голос Одрис сорвался в тонкое жалобное причитание.

– Я так старалась его спасти. Ну почему я не спасла того, кто помог столь многим?!

– Конечно, ты старалась, дорогая, – сказал Бруно. – Ты любила его, и он знал об этом. Все знают, как ты его любила.

– Знал ли, Бруно? – с мольбой вопрошала Одрис, подняв на него глаза. – Знал ли он? Ведь я никогда об этом не говорила, быть может, только один или два раза. Я переехала жить к Хью и причинила ему такую боль, такую боль. Он думал… он сказал… что я не доверяю ему!

Бруно опустил глаза к лицу сестры, но, думаю, он не видел ее – в первый и последний раз в своей жизни.

– Но ведь ты вернулась! Ты доверила ему свою жизнь и жизнь сына во время величайшей опасности. Конечно, он был в гневе, но перед битвой все между вами было хорошо. Он никогда не мог устоять перед тобой, Одрис, перед твоей улыбкой и ласковым словом. Он знал: ты его любила!