Пламя зимы - Джеллис Роберта. Страница 86

Другую сложность представляло то, что у нас было несколько иностранных гостей, среди них Алан, граф Британии, и человек, которого звали Хервей де Лионе. Этот последний был настолько надменен, что никогда не снисходил до того, чтобы заметить меня, и его губы кривились, а ноздри раздувались каждый раз, когда Стефан клал руку мне на плечо или просил о какой-либо услуге со словом «пожалуйста» Я не знаю, почему Стефан так старался угодить лорду Хервею; он не был человеком, чье общество король обычно приветствовал Оглядываясь назад и учитывая тот факт что на следующий год король Луи Французский обручил свою сестру Констанс со старшим сыном Стефана Юстасом, я пришел к выводу: этот Хервей мог быть секретным посланником, прибывшим, чтобы определить, подходит ли для Констанс английский граф. Так это было или нет, но он был настолько привередлив, что Роберт де Вир и я решили поселить его в отдельном доме, расположенном не в общей усадьбе, но не очень близко к входу в королевские покои.

Сорок два дома в Оксфорде были собственностью Короны и четыре из них на южной стороне дороги, ведущей к подъемному мосту, были очень хорошими. Мы с сэром Робертом велели освободить их от тех, кто проживал там, и приказали своим слугам навести в них порядок. Как раз напротив церкви Святого Петра я нашел один дом, который, казалось, идеально подходил для лорда Хервея и лорда Алана. В нем была роскошная комната на втором этаже для лорда Хервея, чья небольшая свита могла занять нижний этаж с примыкающим к нему большим залом и двор с множеством конюшен. Я спросил сэра Роберта, не отгородить ли заднюю часть зала для лорда Алана таким образом, чтобы его люди – Бог знает почему, но он привел с собой тридцать вооруженных всадников, а также слуг, – могли удобно разместиться в ней. По мнению сэра Роберта зал действительно был слишком велик и мог бы служить для свиты четырех или пяти вельмож. Тут мы посмотрели друг на друга и разразились хохотом над выражением наших лиц, и он одобрил мой план-День за днем мысленно следя за тем, как королевский кортеж и с ним моя Мелюзина все ближе подвигались к Оксфорду, я все меньше и меньше думал о тех невзгодах, которые могли свалиться на нас. Моя занятость и обеспокоенность, как бы не наделать ошибок и не вызвать обид королевских вельможных вассалов, постепенно отступали на второй план. Я не был официальным представителем, специально посланным для обустройства прибывающих. И Глимптон мог рассчитывать на более сведущего в этих делах помощника, чем королевский рыцарь, желающий получше расположиться со своею женой. Это обстоятельство делало меня с одной стороны удобным козлом отпущения за все просчеты в расселении приближенных короля и его гостей, но с другой стороны можно было рассчитывать на снисхождение с их стороны из-за моей неопытности. Иногда, вспоминая о возможном противоборстве между Солсбери и Стефаном я чувствовал, как холодок пробегает по моему телу, но здесь, в Оксфорде, было легко отвлечься. Стоило мне только заглянуть на рынок и купить маленькую, хорошенькую медную вазу с чеканкой, чтобы поставить цветы для Мелюзины, или любую другую игрушку, на мой взгляд приятную для нее, и я был счастлив.

У меня никогда не было сомнений относительно того, что почувствовала бы Мелюзина, если бы встретила среди людей короля Дэвида кого-нибудь, кто был бы более во вкусе ее отца и поэтому безупречен в ее глазах. Когда я выехал верхом вместе с королевской свитой встретить королеву и ее людей – честь, которую, как я полагаю, немногие короли оказывали своим женам, – и отметил нетерпение Стефана видеть Мод, я неожиданно вспомнил, какими холодными и безразличными могли показаться Мелюзине мои письма. Поняла ли она, что я не мог описать все, что было у меня на сердце, так как предполагал: королева тоже читает их? Верила ли она моим разъяснениям на этот счет? Теперь вспомнилось, что даже в том, неофициальном письме я не упомянул о своем желании быть с ней, так как был в то время слишком рассержен и зол. И конечно, это письмо не было для нее приятным. Послушалась ли она меня? Она не ответила ни с королевской почтой, ни частным образом.

Когда передние всадники стали различимы, Барбе заплясал подо мной, почувствовав, что я ослабил поводья и сразу послышались проклятья в наш адрес. Но в этот момент Стефан двинулся вдоль дороги, позволяющей расположиться в ряд только трем всадникам. Мне казалось, прошли годы, прежде чем я смог тронуться с места, пропустив вперед более знатных персон, занятых взаимными проявлениями вежливости. Добравшись до Мелюзины мне нужно было повернуть Барбе, но не успел я это сделать, как ее проклятая Кусачка вцепилась в меня. Резко отдернув левую ногу, я осадил Барбе и тот, отпрыгнув в сторону, таранил лошадь справа от меня. Та ткнулась мордой в переднюю лошадь, которая тоже рванула вперед, врезавшись в лошадь дворянина, следовавшего за дамой на один рад дальше Мелюзины.

Я не труслив: видел смерть в лицо, был ранен и без дрожи встречал гнев старших по званию, по крайней мере внешне, но здесь произошли вещи, для которых моего мужества оказалось недостаточно. На меня можно было возложить всю ответственность за растущий хаос впереди – рвущиеся лошади, визжащие женщины и крики с проклятиями разъяренных всадников. Не думаю, что признание вины за содеянное принесло бы мне пользу, будь я изобличен кем-либо. Поэтому мне оставалось только побыстрее осуществить свой маневр. Дама, ехавшая сразу за Мелюзиной, от удивления и страха остановила свою кобылу и обернулась, пытаясь определить причину беспорядка. Теперь впереди меня образовалось достаточно свободного места, чтобы повернуть Барбе. Я немедленно сделал это и отвел своего жеребца за Кусачку, которая остановилась как вкопанная, нисколько не обращая внимания на шум и волнение позади себя. Как я сдержался, не вытащив меч и не отрубив этой кобыле голову, я до сих пор не знаю.

Шум позади меня постепенно умолкал, и Мелюзина произнесла низким и дрожащим голосом:

– Мне очень жаль.

– Видно пришло время купить для тебя другую лошадь, – сказал я.

Ответом было затрудненное дыхание Мелюзины и я отвел свой взгляд от головы Кусачки, где мне представлялась большая-большая дыра. По щекам Мелюзины текли слезы и она дрожала, произнося между всхлипываниями:

– Она любит тебя. Она кусается гораздо сильнее, когда не любит.

– Что ты плачешь? – заворчал я на нее. – Ты же знаешь, я не причиню вреда твоей проклятой кобыле.

Мелюзина шмыгнула носом и еще раз всхлипнула, закусив губу.

– Я не плачу.

Ее голос был пристыженным и кротким.

– Я смеюсь. Мне очень жаль, но… – возле нас хаос уже затихал, в то время как дальше вниз вдоль дороги он возрастал, – это слишком сильные последствия для одного маленького ласкового укуса.

Я сделал глубокий вдох, теперь уже обдумывая, не будет ли голова Мелюзины смотреться лучше, украшенная дырами. Не знаю, что было написано на моем лице, но она опустила голову и искоса посмотрела на меня. Было видно: она борется с приступом смеха, сменившим слезы. Я и сам балансировал на лезвии меча между яростью и смехом, когда дама сзади спросила: «Что происходит в этом мире?», а затем, не ожидая ответа, двинулась вперед.

Это было последней каплей. Лицо Мелюзины стало пунцовым от усилий сдержать смех, и я сдался, разразившись хохотом, крепко целуя свою жену в щеку.

– Видит Бог. Не так я собирался встретить тебя, – наконец удалось вымолвить мне. – Я собирался рассказать, как не хватало мне твоего общества и как рад быть снова вместе, но не думал, что наша встреча станет причиной общего беспорядка.

Мелюзина засмеялась вместе со мной, а затем остановилась и спросила:

– Мы будем вместе? Королева Мод сказала, что двору в этот раз будет уделяться так же много внимания, как и на Рождество, а Оксфорд меньше, чем Вестминстер, и если сосчитать квартиры в Лондоне, то здесь будет меньше возможностей для устройства.

В ее голосе звучало стремление ко мне, но она не смотрела мне в глаза, и, когда я рассказал ей о комнате, которую снял для нас, мне показалось, что ее улыбка была натянутой, – это позднее она поддразнивала меня относительно слабости наших хозяек к моим мужчинам. Она напомнила мне, что не сможет прийти, пока не закончится ее работа у королевы, и будет уже поздно, ведь Мод и Стефан собираются жить в пышности, а значит все самые богатые платья королевы, каждая драпировка, ковер и украшение должны будут быть распакованы и разложены отдельно. Я сжал ее руку и заверил, что неважно, насколько поздно она придет: все равно буду ожидать ее возле ступенек, ведущих на женскую половину. Но на случай если вдруг король захочет отправить меня с каким-либо поручением – хоть мне это представлялось мало вероятным, ведь он будет с королевой – ее будет ждать Мервин.