Наедине с булимией. Обретая себя. - Брамс Алина. Страница 1

Алина Брамс "Наедине с булимией. Обретая себя."

НАЕДИНЕ С БУЛИМИЕЙ. ОБРЕТАЯ СЕБЯ.

Посвящается моему доктору и другу – Осиповой М.М.

Предисловие

Сегодня о булимии написано уже очень много, так как эта тема перестала быть закрытой. О

булимии больше ничего не скрывают и говорят вслух. Многие авторы рассказывают о том, как

вылечиться: девушка пишет, а ее доктор - комментирует. И, скорее всего, многие заинтересуются

как раз практическими советами.

Я же не хотела кого-либо учить или противопоставлять себе, а просто написала о своих мыслях,

чувствах и наблюдениях. Этот стиль я назвала бы «психологическим романом»: романом о

молодой женщине, о людях и о болезни, которая несет в себе гораздо больше, чем просто «волчий

голод».

«Все, что не убивает меня, делает меня сильнее» Ф. Ницше

Часть I.

Глава 4.

Наши отношения с Артуром начали стремительно ухудшаться. Он требовал все больше внимания

и заботы, а я не могла дать ему этого в достаточном количестве. На работе я выматывалась, в

течение дня практически ничего не ела, и когда возвращалась домой, в эти четыре знакомых угла, в

голове пульсировала одна и та же мысль: сейчас приду и расслаблюсь.

Мое тело было напряжено, как у спортсмена перед стартом. Каждое утро я просыпалась с дрожью

от непонятного волнения и тревоги. На работе я в бешеном темпе, с головой, погружалась в дела, и

под вечер мой измученный организм и мое сознание начинали бурно протестовать.

Булимия захватила мою жизнь и день за днем высасывала все соки. Сознание отказывалось

воспринимать жизнь объективно и делило ее на две неравные доли, где большая часть

принадлежала зависимости от еды. Я постоянно стыдила себя, обращала свое внимание на то, что

моя жизнь мне не принадлежит, что я ненормальна по сравнению с другими, что нужно что-то

делать и кардинально решать проблему. Однако все это были лишь слова, так как по-настоящему

делать что-либо у меня не было сил, а, возможно, и желания.

Мне нужно было отдыхать, выплескивать накопившиеся эмоции и переживания, насыщать свою

жизнь чем-то ярким, мощным – и наиболее простым путем всегда, при любых обстоятельствах,

оказывалась именно Она. Я пыталась использовать свою силу воли, но сила воли уже давно

иссякла и покинула меня. Сила воли рассеялась по выпускным и вступительным экзаменам, по

ежедневным десятикилометровым пробежкам в течение двух лет, по всему тому, что я рутинно

заставляла себя делать, чувствовать и думать.

Я не хотела есть, я уже давно не умела испытывать настоящее чувство голода – лишь волчий

аппетит перед срывом и гипогликемию – после. И это смущало меня. При благоприятных

обстоятельствах, при общении с интересными людьми или посещении захватывающих мест или

зрелищ – я полностью забывала о моей проблеме, и о голоде – тоже. Но это случалось достаточно

редко, и я продолжала жить, как жила.

Мое здоровье ухудшилось. Волосы потускнели, кожа на голове и теле начала портиться и

шелушиться. Эмаль на зубах стала чувствительной. Я полоскала зубы специальным лечебным

раствором в течение дня, но эти меры уже были неэффективны. Десны немного припухли и

ослабли, желудок опустился, а верхний и нижний желудочные сфинктеры вообще исчезли и

перестали выполнять свою функцию. Еда скакала по моему желудочно-кишечному тракту, как

хотела. Едва какая-то пища успевала дойти до двенадцатиперстной кишки, как ее, словно поршнем

под давлением, высасывало обратно. Мерзко, жутко, отвратительно.

Я приобрела целый букет сопутствующих булимии заболеваний, и узнала о своем организме

столько, сколько иные не узнают в течение всей своей жизни. Мне казалось, что я могла узнать

издалека любого булимика.

«Припухлое, немного круглое лицо, выделяющиеся слюнные железы. Немного красные глаза,

словно человек не выспался. Вид изможденный, вымотанный, уставший. У некоторых –

характерные отметины на руках, от засовывания пальцев в рот для того, чтобы вызвать рвотный

рефлекс». У меня с руками все было в порядке: после двухнедельного баловства с рвотным

рефлексом я получила желудочное функциональное расстройство, которое выражалось в том, что я

могла вызвать рвоту сама по желанию.

Но самые главные отличительные черты не в физических недугах, а деформации личности.

Страдающие булимией считают свою болезнь ужасной, ненормальной, отвратительной,

постыдной. Они настолько боятся быть уличенными, что со временем, из-за постоянной

необходимости скрывать, становятся изворотливыми, хитрыми, жестокими.

Личность булимиков меняется до неузнаваемости: добродушие, чувство юмора, оптимизм,

искренность, открытость, энергичность, терпимость уступают место агрессии, подавленности,

пессимизму, скрытности, вялости, неуравновешенности и вспыльчивости.

Я перестала полностью себя контролировать, и порой это пугало не только меня, но и близких мне

людей. Слезы и смех шли рука об руку, и я не могла спроектировать свое поведение хотя бы на

ближайшие пять минут. Мы постоянно ссорились с Артуром, и в восьмидесяти процентах ссор

инициатором была я, а причиной спора – нечто настолько неважное, что с легкостью забывалось

через полчаса.

Я перестала с ним разговаривать, и еще больше углубилась в себя. Жизнь, казалось, стала идти

медленнее, и мне хотелось двигаться вместе с ней: без цели, без ритма и желания.

– Мила, ты опять меня не слышишь! Я тебе повторяю в шестой раз, сделай потише телевизор. Ты

все равно его не смотришь, а я делаю важный заказ, который нужно сдать завтра. – Артур уже

начинал кипятиться.

Я медленно достала пульт из-под подушки и лениво нажала кнопку звука. Отвечать что-то не

хотелось.

– Мила, что с тобой? Что-то случилось? Ты сегодня молчишь целый вечер.

– Ничего не случилось, работай спокойно.

– Ты что, обиделась? Зайчик, я ведь для нас обоих это делаю.

– Я знаю. Все в порядке.

– Нет, не все в порядке. Давай поговорим. Ты молчишь уже третий день, я начинаю волноваться.

– Не о чем волноваться. Я не хочу ни о чем говорить.

Артур резко отодвинул кресло и поднялся. Я почему-то испугалась. Он был очень высокий,

сильный – и он решительно направлялся ко мне.

* * *

– Мила, помоги матери. – Отец грозно смотрит на меня. Мама сидит рядом в недоумении и

пытается его остановить жестами.

– Не буду! – Я не хочу делать, что он говорит. У меня болит голова, я переживаю из-за

контрольной по химии, но никого из моей семьи эти факты не интересуют.

– Я тебе что говорю! - Отец свирепеет. Я это знаю, так как в такие моменты у него немного

выдвигается вперед нижняя челюсть и суживаются глаза. Я знаю, но я не боюсь его. Я привыкла.

– Не буду! – Я не хочу ничего делать, потому что он мне приказывает. Он всегда орет, а мама

молчит. Они никогда не говорят с нами по-человечески: спокойно, рассудительно и

доброжелательно. Либо приказы, либо молчание.

Мама моей подружки каждый вечер садится с ней рядом и расспрашивает о том, как прошел ее

день, дает советы или жалеет. Я так этому завидую. Я иногда специально подсовываю свой

дневник матери, если получаю плохую отметку, чтобы она хоть как-то обратила внимание на мою

жизнь. Но им все равно, им неинтересно, кто я такая. Им интересно лишь, чтобы я была, как все, и

делала то, что они говорят.

– Последний раз повторяю. Иначе накажу! – отец делает два шага назад в сторону прихожей. Я с

презрением отворачиваюсь и открываю книжку на отмеченной закладкой странице.

Внезапно я чувствую неладное, поворачиваюсь – тонкий собачий поводок со всего размаху

опускается мне на руки. Я взвизгиваю от боли и унижения и истошно кричу.

– Ты что? Ты зачем это? – Мама подбегает к отцу, вырывает у него поводок из рук и пытается его