И тогда ты умрешь - Джоансен Айрис. Страница 24
– Что?
– Не волнуйся, я сказал только то, что сказал. Тебе нужно расслабиться. Я не имел в виду секс.
Он осторожно взял ее на руки, отнес в спальню и уложил под одеяло. Бесс с удивлением смотрела на него.
– Я о сексе и не думала.
– Знаю. Просто я опять хотел тебя отвлечь. – Он заботливо подоткнул одеяло. – Я прекрасно понимаю, что покажусь тебе привлекательным разве что если придется выбирать между мной и Франкенштейном. Хотя, должен заметить, некоторым женщинам я нравлюсь.
Кальдак присел на край кровати и взял Бесс за руку. – Ты уже успокаиваешься, хотя еще немножко дрожишь…
– Значит, ты можешь идти.
– Я уйду, но только когда буду уверен, что это не повторится. Нам обоим нужно выспаться. Так что расскажи мне про Данзар. Пока не расскажешь, я все равно не уйду. Это в Хорватии?
– Да.
– Давно ты была там?
– Три месяца назад.
– Я никогда не слышал про Данзар.
– Это было небольшое селение.
– Было?
– Ну, наверное, есть.
– Как тебя понимать?
– Я хочу сказать, что его не сожгли.
– А что же с ним сделали?
Дети…
– Бесс! Так что сделали с Данзаром?
– Я не хочу об этом говорить!
– Представь себе, что перед тобой не я, а, скажем, Эмили.
– Я и с Эмили не говорила про Данзар.
Она и в самом деле никому не, рассказывала подробностей. Даже в больнице в Сараево. Почему же теперь она обязана выворачиваться наизнанку перед Кальдаком?
– Кстати, напрасно ты с ней не говорила. Но, может быть, со мной будет легче: ведь я тебя почти не знаю. Говори, как будто сама с собой. Так что там сделали?
Это кровь. Боже, сколько же крови.
– Что там сделали, Бесс? – повторил Кальдак.
– Дети…
– Что – дети?
– В Данзаре был… приют для сирот. Я приехала туда, потому что делала фоторепортаж о детях, потерявших на войне родителей. Там было очень много детей, приют был переполнен, но… Меня всегда поражало, как дети умеют быть счастливыми в любой обстановке. Если у них есть еда, крыша над головой и рядом кто-то, кому они небезразличны, они обязательно будут улыбаться. Там был один мальчик, Нико. Наверняка ему было не больше трех лет. Я фотографировала, а он хвостиком ходил за мной. Он был такой… – Бесс умолкла и на секунду прикрыла глаза. – Я приезжала в приют несколько раз. Сначала я считала, что просто выполняю задание редакции, а потом до меня дошло, что я могу сделать доброе дело. Ты, наверное, знаешь, как много в Америке бездетных семей. Я подумала, что если они увидят эти фотографии, то… Я не сразу догадалась, что приезжала туда все-таки из-за Нико. И мне пришла в голову безумная мысль – усыновить его. Конечно, я не замужем, постоянно в разъездах… Но я хотела, чтобы он был со мной. Я чувствовала, что это мой мальчик. И я начала оформлять документы…
– И тебе удалось его усыновить?
– Нет.
– Почему?
Бесс показалось, что где-то снова воют собаки. «Да кто вы в самом деле? Женщина-вампир?» – услышала она голос сержанта Брока.
– Почему, Бесс?
– Он умер, – прошептала она. – Они все умерли…
– Как?!
– Их убили партизаны. Было объявлено перемирие, но набеги партизан не прекращались. Я услышала о случившемся, когда уже работала над другим репортажем в шестидесяти милях от Данзара. Я попросила шофера отвезти меня обратно. Когда мы приехали, партизаны уже ушли из Данзара, и во всей деревне выли собаки. Я помчалась в приют и увидела… Дети были убиты, изрублены в куски. Я нашла Нико в кухне… Кальдак, кто может убивать детей? Чудовища! Они – чудовища!
– Да.
– Я прошла через весь приют. И непрерывно снимала. Я знала, что, едва наступит мир, они от всего отрекутся, спрячут концы в воду. И зверства будут забыты. Так бывает всегда, но я хотела этому помешать. Я должна была показать… – Рыдания душили ее, но она продолжала говорить:
– Я не могла допустить…
– Тише, я все понимаю.
– Ничего ты не понимаешь! Ты не был там!
Кальдак ничего не ответил, но почему-то поднялся.
– Я очень хотел бы подарить тебе покой, не знаю, как это сделать. Да ты ничего от меня и не примешь. Ты даже не хочешь, чтобы я сейчас был рядом. Ты опасаешься открыть передо мной свою слабость. А зря. – Все так же мягко он погладил ее по волосам. – Я сейчас вернусь.
Бесс явственно слышала его шаги, когда он спускался по лестнице. Всхлипывать она перестала, но слезы по-прежнему текли по щекам.
Дети…
Зачем она заговорила об этом? А заговорив, почему не смогла вовремя остановиться? Зачем она выплеснула самые страшные свои воспоминания, самую жуткую боль на Кальдака?
«Говори, как будто сама с собой», – сказал он. Что ж, так, наверное, и получилось. Рассказывая все это, она совсем забыла о его присутствии, поток слов лился во тьму независимо от ее воли. А потом Кальдак оставил ее, дав ей возможность не потерять лицо…
На пороге вырос темный силуэт.
– Я включу в ванной свет. Не возражаешь?
– Конечно, пожалуйста. – Бесс сделала глубокий вдох и поспешно вытерла глаза. – Почему ты спрашиваешь? По-моему, когда ты гасил его, ты не спрашивал разрешения.
– Поведение зависит от ситуации, – невозмутимо отозвался Кальдак, прошел в ванную, повернул выключатель и вернулся в спальню. – Пей.
Он протягивал ей стакан молока.
– Господи, горячее молоко? – поморщилась Бесс. – Это мамино средство от простуды, я всегда его терпеть не могла.
– Холодное молоко, – поправил ее Кальдак и усмехнулся:
– Если бы я стал его подогревать, ты бы опять решила, что я переигрываю.
Отпив глоток, Бесс взглянула на Кальдака. Нет, он не играл, иначе позаботился бы о своем внешнем виде. Только сейчас она заметила, что он бос и на нем нет рубашки, а темные волосы всклокочены.
Да и она сейчас, должно быть, выглядит не лучшим образом. Слава богу, свет горит только в ванной. Неужели он не зажег свет в спальне, потому что щадил ее?
– Выпей все.
Бесс сделала еще глоток и протянула ему стакан.
– Не хочу больше.
– Ладно. – Он не сводил глаз с ее лица. – Скажи мне, пожалуйста, что случилось с отснятыми в Данзаре негативами?
– Их конфисковали.
– То есть как?
– А вот так. В штабе армии полковник заявил мне, что публикация таких снимков «приведет к торможению мирного процесса». Общественное мнение может быть взбудоражено. Не знаю, как насчет общественного мнения, а я в тот момент была просто невменяема. Я визжала и орала, я грозилась написать всем политикам мира. Ничто не помогло. Военный врач нашел у меня нервный срыв и отправил на три недели в госпиталь в Сараево. А когда меня выписали, данзарская бойня была благоразумно скрыта. – Она горько улыбнулась. – Что и говорить, политики умеют скрывать то, что им невыгодно… Кальдак, меня тошнит от этого! Я ненавижу ложь!
– Ты имеешь на это право, – негромко сказал он. – Мне очень жаль, что тебе на долю выпало такое… Теперь ты сможешь уснуть?
Уснуть?! Бесс казалось, что сейчас она может только умереть.
– Конечно.
– Вот и хорошо. Надеюсь, что и я смогу. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Кальдак выключил свет и вышел, холодный, самоуверенный, черствый. Словно и не было того странного момента близости.
Близости? Да она же его совсем не знает!
Нет. Она знает его лучше, чем многих людей, с которыми знакома годы и годы. Она знает, что под его грубой, насмешливой манерой говорить, под его обычной резкостью скрывается страстная душа. Под маской равнодушия и склонности к насилию она разглядела доброту и юмор. Господи, неужели она успела привязаться к этому Джеку Потрошителю?!
Нет, Кальдак не такой. Если ему и приходится убивать, то только в случае крайней необходимости. Он умеет применять силу, но в нем нет любви к бессмысленной жестокости.
«Ну вот, скоро я разгляжу нимб над его головой», – подумала Бесс и улыбнулась. Нет, на ангела Кальдак все-таки не был похож.
Внезапно она вспомнила, как старательно он накрывал на стол, а после ужина вымыл посуду. Странно подумать, что когда-то у Кальдака была мама и она учила его аккуратности и хорошим манерам.