Медный гамбит - Абби Линн. Страница 29

— Он темплар. Лжец и шпион. Убъем его и оставим здесь. Чем быстрее тем лучше.

Окованный железом посох дрожал в руках Руари, но его цель была ясна и проста: убить беззащитного человека за несколько наполненных болью моментов. Друид остановила посох своей твердой рукой. — А почему я должна верить тебе, проклятый кровосос?

— Потому что ты узнала меня и знаешь, что я говорю правду. Тебе нужна моя помощь, женщина… если тебе не все равно.

— Меня зовут Акашия, — сказал она, отталкивая палку в сторону. — И мне не все равно. Но что о тебе? С каких это пор темплар заботиться о чем-либо другом, а не о том, чтобы набить свой кошелек золотом или добыть побольше власти?

На этот вопрос было не так-то легко ответить, особенно учитывая то, что полуэльф готов был огреть его по голове буквально за каждое колебание или неудачно-выбранное слово, но он попытался. Сначала он описал охваченного Лагом мужчину, ворвавшегося в Берлогу Джоата, потом рассказал о том, как это привело его к женщине со сломанной шеей, затем в кабинет администратора, на песчаную площадку инспекторов, и, наконец, глубоко внутрь самой таможни.

Он не упомянул имен — ни Рокка, Дованна, или Элабон Экриссар — потому что решил, что для того, чтобы пережить эту одностороннюю беседу ему надо сохранить кое-какие данные про запас (если, конечно, Акашия уже не выкачала все его мысли и память из его сознания при помощи заклинания или Пути, что было маловероятно за такое короткое время). Не упомянул он также Звайна и круглолицего улыбающегося жреца Оелуса.

Лицо Акашии, на которое он глядел снизу, под углом, было твердо и бесстрастно, как у любого темплара. Ему было больно и жарко на раскаленной как сковородка мостовой, и он был почти счастлив, что мальчишка исчез.

— Последние щесть недель я был изгнанником, за мою голову было обещано сорок золотых монет, и я ждал вашего возвращения…

— Тогда ты и есть тот самый Павек, именем которого обклеены все стены? — спросила друид немного более тепло, заодно выдав, что и она была грамотной, что было абсолютно запрещено для обычных подданых Короля Хаману.

Он кивнул. Это движение привело к тому, что посох опять уткнулся ему в горло.

— Темплар — прости меня — темплар-ренегат с совестью. Дай ему встать, Руари.

Он медленно поднялся на ноги, стряхнул пыль со своей рубашки, и разглядил ее складки под ремнем. — Павек, — протянул он руку. — Просто Павек. Мне очень не нравится то, что делает Лаг с человеком, прежде чем убивает его. Я не стал бы говорить о совести, но…

Полы его грязной одежды затрепетали, хотя не было ни малейшего колыхания воздухе в квартале тканей. Он встал на цыпочки, стараясь заглянуть за рулоны материи. И снова ему показалось, что он увидел маленькую, черную худую тень, ничего большего — и тут Руари уставился на него с новыми подозрениями во взгляде.

— Но что тогда, Просто-Павек? — требовательно сказала Акашия, вроде бы не заметив ничего плохого. — Что у тебя есть, если не совесть?

— Информация, которая тебе нужна, если ты захочешь остановить… — Павек умолк, поймав себя на том, что чуть не произнес имя Экриссара. — Если, конечно, ты не хочешь, чтобы твоя зарнека становилась Лагом.

— А что ты хочешь в обмен на свою информацию, Павек — так как у тебя нет совести, и ты не знаешь, что такое хорошо и что такое плохо?

Она оскорбляла его. Павек был уверен в этом, глядя на ее нахмуренные брови, но даже ради своей жизни он не понимал, что оскорбительного в ее словах. Видимо она нарушила какие-то правила, но ему почему-то стало стыдно и неприятно, когда пришлось объяснять самого себя. — Прежде всего, я хочу безопасно выбраться из Урика и оказаться в вашем убежище. Я уверен, что у вас такое есть. Тогда я смогу продать свою информацию.

— Это не серьезно! Он не может говорить правду! — воскликнул Руари, но женщина не поддержала его. — Акашия — ты же не веришь ему! Он темплар. А желтый кровосос всегда останется желтым кровососом, что с ним не делай. Он предаст нас — если уже не предал. Ты сама посмотри, он все время стреляет глазами по сторонам, как червяк-предатель, который ведет нас в ловушку. Да это обычный червяк-темплар, придумывающий свои сказки, чтобы предать нас!

Юнец опять сунул свой посох под подбородок Павека, задержав кровь и почти лишив воздуха.

— А ты почему все время оглядываешься, ты ищешь кого-то? — спросила Акашия.

Его первоначальное мнение о них не изменилось, и он точно не хотел доверять им больше, чем они доверяли ему, а тем более не хотел втягивать в это дело Звайна. К счастью, был другой ответ, почти правдивый. — Моя голова стоит сорок золотых, женщина! Естественно, что я прячусь в тенях и постоянно оглядываюсь.

— Это очень много золота, — громко заметил Йохан, дварф. — Даже самый богатый человек попытается поймать его.

— Пирена защити нас, — выругался Руари, Павек никогда раньше не слышал такого ругательства. — Давайте убьем его и бросим тут.

— Нет, — решила Акашия, и было ясно, что ее мнение победит. — Йохан?

Она повернулсь к дварфру, ее пальцы задрожали, быть может наружу вышла ее женская неуверенность? У Павека возникло подозрение, но у него было меньше половины мгновения, когда крепкий кулак дварфа ударил его в живот, а посох полуэьфа ударил его в основание черепа. Потом была темнота, а после темноты забвение.

Седьмая Глава

Павек проснулся с пустой головой и плавая в воздухе. Мгновением позже он тяжело приземлился на деревянный лежак. Его сознание прояснилось: последняя вещь, которую он помнил, был тяжелый удар по голове на площади с тканями и красильщиками. А теперь он лежал внутри ручной тележки и его везли куда-то по неровной мостовой.

Он был связан по рукам и ногам — и, похоже, мастером своего дела. Его запястья и лодыжки были крепко связаны между собой на непонятном расстоянии за его спиной, и так его втиснули в тележку. В результате все его конечности болели, пульсировали и содрогались. Руки и ноги затекли. В середине всех этих страданий ему в голову вдруг пришла мысль, кто еще, кроме темплара, может связать человека так туго, что его всего будет бить дрожь.

Тележка подпрыгнула на очередном булыжнике, и это вернуло его к более насущным проблемам. Но не смог сдержаться и застонал, но, похоже, на это никто не обратил внимание. Повсюду кричали, и близко и далеко. Но слов было не слышно из-за скрипа колес тележки. И еще он ничего не видел. Его глаза были завязаны куском грубой ткани. И, похоже, сверху его забросали соломой; острые соломинки кололи его кожу через одежду, а сам он замерз.

Солнце село. Ворота Урика закрылись. Друиды должны были оставить свою зарнеку где-то в городе — в тележке не было места для него и для амфор одновременно — а потом они увезли его, связанного и без сознания, наружу, из единственного места в мире, которое он мог назвать своим домом.

Охваченный болью, Павек однако не мог понять, радоваться ли ему или бояться, он был за пределами города, в котором его голова была оценена в сорок золотых монет, и в полной власти друидов, которые могут искалечить его и не поморщиться.

По меньшей мере они позаботились о его глазах; человек может ослепнуть даже с закрытыми глазами, если будет на солнце все время после полудня. Теперь, однако, только его нос сообщил ему, что солнце село. Воздух, которым он дышал через солому, был полон дыма и серы.

Итак, друиды жестоко связали его, забросали соломой, чтобы скрыть из вида и вывезли за город. Они хотят его или его историю, но не доверяют ему.

Павек вздохнул. Это он мог понять: ни одному темплару нельзя доверять.

Он хотел было крикнуть им, что пришел в себя, но подумал лучше и подавил в себе этот импульс. Лучше подождать, пока все его чувства обострятся и он сможет разобраться в разговорах, которые доносились из внешнего мира.

— Что теперь? — голос подростка.

Его рассудок напрягся и выбросил на поверхность два имени: Звайн и Руари. Правильно было Руари, а слово Звайн принесло только дополнительную боль. Он мог сказать себе только то, что все к лучшему, и шансы сироты выжить на улицах Урика намного больше, чем у связанного темплара в ручной тележке. Похоже, так оно и есть. Теперь он и парень в расчете, какие бы долги не стояли между ними. Но еше была боль, боль из миллиарда клеток тела, и ворчание полуэльфа сделало ее только хуже.