Музыка и медицина. На примере немецкой романтики - Ноймайр Антон. Страница 53

В клавирном квинтете ор. 44, образцовом произведении этого музыкального жанра для Брамса и Дворжака, после жизнеутверждающего начала первой части в следующем втором пассаже звучит скорее всего мрачная основная мелодия с несравненным очарованием переплетения звуков. Без сомнения, этот второй пассаж является содержательным центром всего произведения. В напоминающем «Героическую симфонию» Бетховена траурном марше Шуман несомненно продолжил начало арии «Свершилось» из «Страстей по Иоанну» И. С. Баха, видение смерти которого переходит в форте. В финале, в котором тема главного пассажа объединяется с последней частью в великолепный синтез, Шуман попытался, очевидно, вернуться в действительность и тем самым выразить преодоление мысли о смерти.

Еще во время работы над квинтетом он впал в состояние меланхолии с «ужасными бессонными ночами» и попытался отвлечь себя работой над следующим камерным произведением. Так, менее чем через неделю, появился клавирный квартет ор. 47, который содержит множество прямо-таки льющихся через край мелодий. Уставший и полностью обессиленный, он 28 декабря 1842 года закончил Трио — композицию, которая стоила ему колоссальных сил. «Писал Трио, слишком устал. Вечером чувствовал себя плохо», — говорится в дневнике 12 дней спустя. К тому же он — главным образом из финансовых соображений — взял доцентуру в Лейпцигской музыкальной школе, классы фортепьяно, композиции и чтение партитур, что принесло ему немало осложнений с учащимися из-за некоммуникабельности и навредило его и без того нестабильному «Я».

Так «его симфонический 1841 год» и год «камерной музыки 1842 год» снова закончились фазой депрессии. Примечательно, что такие периодически возвращающиеся состояния совпадали или с сезонными изменениями, особенно с поздней осенью и зимой, или с памятными днями рождения или смерти. В это время усиливалось его погружение в себя. Сам он относил эту «нервную слабость» на счет перегрузки работой. Так как Шуман имел все основания беспокоиться за свое будущее из-за меланхолии, как записал в дневнике 30 декабря 1842 года, он обратился в день нового года к доктору Мюллеру-старшему и доктору Мюллеру-младшему — двум специалистам в области гомеопатии, которые прописали ему некоторые лекарства и проводили психотерапевтическое лечение. С приближением весны его настроение улучшилось и он начал заниматься своим, как он думал, «самым большим и, надеюсь, самым лучшим произведением» — ораторией «Рай и Пери» ор. 50, работой, которая заняла большую часть 1843 года. На премьере Шуман хотел дирижировать сам, хотя репетиции доставляли ему большие трудности и вообще стали возможны только после поддержки его супруги. Несмотря на очевидную слабость его как дирижера, премьера оратории в декабре 1843 года в Лейпцигском Гевандхаузе имела огромный успех, после чего Вик заключил с ним мир. Он написал Шуману несколько великодушных, хотя и сухих слов: «Дорогой Шуман!. Теперь мы не должны быть далеки друг от друга. Вы теперь тоже отец, к чему долгие объяснения?. С радостью ждет Вас Ваш отец Фридрих Вик». Шуман своей ораторией «Рай и Пери» создал действительно «новый жанр для концертного зала», который можно назвать лирической ораторией. Он не хотел писать оратории для церкви. Интересно, но он не создал ни одного произведения как протестант для евангелистской церкви, хотя в конце жизни написал католическую мессу и реквием. В январе 1844 года, несмотря на серьезные возражения Шумана, состоялось давно запланированное концертное турне Клары по России. Роберт сопровождал ее и подвергался трудному испытанию. Уже в Дорпате он так сильно простудился, что ему прописали шестидневный постельный режим. Его состояние характеризовалось «ревматическими жалобами и страхом», за которыми последовала меланхолия. В Москве, где он как композитор был неизвестен, он чувствовал себя, ввиду ошеломляющего успеха своей жены, непризнанным, обойденным и униженным. При этом не находил необходимой поддержки у Клары. В одной из дневниковых записей говорится: «Обиды трудно выдержать при таком поведении Клары». Поэтому не удивительно, что он замыкался в себе, и в обществе казался растерянным. Один свидетель из Петербурга сообщал, что «он был молчалив и замкнут и на вопросы бормотал что-то невразумительное». В Москве снова появилось сильное головокружение и чувство тошноты. Он все больше страдал от мысли, что является только мужем своей жены, часто плакал и в который раз пытался заглушить свое отчаяние и страх алкоголем. Не без боли мы читаем написанные им в Москве пять стихотворений, показывающих «как по форме так и по содержанию» его удивительную беспомощность. Это свидетели самых мрачных часов его жизни, которые «как предвестники беды спустя десять лет одолеют его».

По возвращении из России его состояние ухудшилось, отчасти из-за разочарования, что его просьба о замещении Мендельсона в Лейпцигском Гевандхаузе была отклонена, а место — предложено его другу датскому композитору Нильсу Гаде. Это решение было, по-видимому, обоснованным. Как свидетельствует Фердинанд Давид, присутствовавший на репетициях оратории «Рай и Пери»: «Шуман провел четыре репетиции оркестра, но даже если бы он провел еще десять, лучше бы не было. Его понимала только дирижерская палочка, которую он во время разговора держал у рта, все остальные ничего не слышали, и если что-то вечером было сносно, на то была добрая воля слушателей». Это были проблемы, которые позже в Дюссельдорфе стали роковыми для Шумана. Семья Шуманов решила переехать в Дрезден, в город, которой в то время в культурном отношении казался пустыней. Поэтому не удивительно, что его состояние там скорее ухудшилось, и творческие силы почти исчерпали себя. В домашней книге этого времени мы читаем о «печальной меланхолии… нервной слабости и сильных нервных приступах». Предпринятая в сентябре поездка в Гарц не принесла улучшения, и он казался таким ослабленным, что «без усилий едва мог пройти по комнате».

Приехав в октябре в Дрезден, Клара писала: «Прошли восемь тревожных дней. Роберт не спал ночами. Его фантазия рисовала ему ужасные картины. Рано утром я находила его в слезах, он совсем сдался». Чтобы поддержать немного свой дух, он работал над некоторыми фугами и занимался контрапунктом. Непосредственно после возвращения из России 30 мая 1844 года продолжения супружеского дневника не последовало. Так что теперь нам остается домашняя книга и дневник Клары, который она вела, чтобы фиксировать состояние здоровья Шумана и результаты его творческой деятельности. Внешне он был счастливым супругом и отцом, планировал поездки в Голландию или Англию, но не учитывал реальности, что было первым признаком его психической болезни.

ПЕРЕЕЗД В ДРЕЗДЕН

Так как поспешный, похожий на бегство, переезд в Дрезден не принес изменений в его состоянии, Шуман решил освободиться от журнала «Neue Zeitschrift für Musik» и продал его 20 ноября за какие-то жалкие 500 талеров Францу Бренделю. Это решение стало фатальным, потому что журнал являлся для него важнейшим контактом с внешним миром, с помощью которого он мог сообщать свои мысли большому кругу заинтересованных лиц. Кроме того, он лишился финансового источника, так как из-за бездеятельности все больше занимался своими душевными и физическими проблемами.

Каким неустойчивым было его психическое состояние в то время, показывает случай, произошедший вечером 27 декабря 1844 года, который он записал в домашнюю книгу. После «одинокой прогулки к могиле Вебера», охваченный печалью, он почувствовал такой сильный «нервный приступ», что вынужден был незамедлительно обратиться к врачу. Первым врачом, с которым он проконсультировался в Дрездене, был доктор Карл Густав Карус, родственник доктора Каруса из Лейпцига. Он считался в Германии самым знаменитым натурфилософом и занимался не только душевными заболеваниями, но и был писателем-языковедом. Гофрат Карус, как его называли при королевском дворе Дрездена, сразу же стал лучшим другом Шумана. Шуман навестил его 3 января 1845 года и описал ему свое состояние. Карус порекомендовал обратиться к доктору Карлу Хельбигу, который был последователем венского врача Франца Месмера и активно занимался гипнозом и магнетизмом. Позже он описал состояние Шумана следующим образом: «На нем так отразилась композиция эпилога „Фауста“ Гете, что он сделался больным. Он дрожал, стал слаб, испытывал страх смерти. Он боялся всего: высоких гор, квартир, металлических предметов (даже ключей), лекарств. Он страдал бессонницей, а в утренние часы ему было хуже всего. Так как он долго изучал каждый рецепт, пока находил причины, чтобы не принимать лекарства, я прописал ему холодный душ, который настолько улучшил его состояние, что он снова смог заниматься композицией. Поскольку я наблюдал подобные заболевания у людей, перегруженных одним и тем же делом, я посоветовал Шуману хотя бы иногда заниматься другой работой. Вскоре он сам выбрал для себя сначала естествознание, затем физику и т. д., но уже через день-два оставил все и сказал, что хочет заниматься тем, чем хочет, своими музыкальными сочинениями. Но у него появились, кроме того, слуховые галлюцинации, связанные с высоко развитым чувством музыки и слуха и своеобразным состоянием души этого человека. Ухо — орган слуха наиболее деятельный, особенно ночью. Благодаря ему человек даже во сне слышит малейший шорох. Он тесно связан с чувством осторожности, активности и восприятием звука».