Впервые. Записки ведущего конструктора - Ивановский Олег. Страница 36

Главный принял такое решение: станция отправляется на космодром без комплексных испытаний. Самолетом. Там сразу — комплекс. Это позволит наверстать потерянные дни. Здесь же, на заводе, после сборки следует проверить герметичность в барокамере, и все. Вот на эту последнюю заводскую операцию и оставалась последняя ночь.

В цех пришли Константин Давыдович, Глеб Юрьевич, Милуня, несколько проектантов. Пожалуй, из всех наших специалистов больше всех за свои творенья болели проектанты. Ну что им было делать в цехе? Сборка закончена. Времени — около одиннадцати вечера. Сидели бы дома, как некоторые другие (при этом я невольно вспомнил недобрым словом одного из конструкторов, только что пришедшего в наше ОКБ, возомнившего о себе черт знает что и в шесть вечера сказавшего, что в цех он не пойдет, потому что у него окончен рабочий день. «Долго с такой моралью он у нас не проработает», — подумал я). Так нет, пришли. И знаете, в такие моменты невольно теплое чувство наполняет грудь, чувство благодарности. Понимаешь, что сборка — это не только производственный вопрос, проблема не только конструкторов, не только ведущего, но и проектантов, стоявших у самых истоков…

По цеховому пролету к станции, стоящей на подставке, позвякивая звонком и постукивая, подошел большой мостовой кран. Замер над ней. Крюк медленно опустил подъемную траверсу — четырехлапого металлического паука с тросами на концах. Еще несколько минут — и Саша Королев, хлопнув два раза в ладоши — сигнал крановщику, — жестом показал: потихоньку вверх. Станция оторвалась от подставки, медленно поплыла вверх и вперед, к барокамере в конце пролета.

Я подошел к Константину Давыдовичу и Глебу Юрьевичу. Милуня стояла чуть в сторонке вместе с двумя проектантами. Все смотрели на станцию, плывшую под потолком цеха. Молчали. И вдруг Константин Давыдович тихо, мечтательно так произнес:

— Какая же все-таки красавица получилась… И за что же нас все время так ругают?

Да, теперь это был не чертеж. В металле станция была еще красивее. Законченность, целесообразность форм, серебристо-белый корпус, отливающие яркой голубизной солнечные батареи, и на этом серебристо-бело-голубоватом, как алые маки, — предохранительные колпачки на научных приборах, реактивных соплах системы ориентации.

Глеб Юрьевич снял очки, зачем-то протер чистые стекла тщательно выглаженным носовым платком, поднес его к глазам. Опять надел очки.

— Нет, не понимал я до конца ее красоты в чертеже. Вот где красота! А сколько нервов, сколько переживаний… — Он замолчал, словно с трудом что-то проглатывая. — Действительно, как красив аппарат, когда он продуман, а не сляпан, когда он выстрадан…

— Ну что ж, считаю, что можно по домам. Здесь нам больше делать нечего. Ведь раньше утра вакуумщики не закончат? — Константин Давыдович вопросительно посмотрел на меня.

— Да, вы правы. До утра. Если все будет в порядке.

— Так, значит, по домам? Ведь завтра на самолет?

— Константин Давыдович, я только позвоню Главному…

— Ну, зачем его беспокоить? Ведь первый час ночи.

— Нет, он велел, как только в камеру поставим, в любое время ему позвонить.

— Дело ваше, а я бы его беспокоить не стал.

Попрощавшись с товарищами, я пошел к телефону. Почти у самой двери кабинета начальника цеха я скорее почувствовал, чем услышал, что меня кто-то догоняет. Оглянулся. Милуня. Широко открытые глаза, румянец во всю щеку.

— Мне очень неудобно обращаться к вам с просьбой, может быть, вы и помочь не сможете…

— Да в чем дело, Милочка? Что стряслось? Станцию украли?

— Вечно вы шутите. Я серьезно…

— Так в чем же дело, говори. Или я сам должен догадаться?

— Я услышала, что вы сейчас Сергею Павловичу будете звонить, и хотела очень попросить вас: узнайте у него, можно мне полететь на космодром, а то, я знаю, он женщинам…

— Милуня! Дорогая! Ну неужели ж это такой неотложный вопрос, что о нем надо говорить Главному в первом часу ночи? И при чем здесь он? Это можно и без него решить.

По растерянному лицу Милочки я понял, что она совсем забыла и про ночь, и про то, что я буду звонить Главному не в кабинет, а на квартиру.

— Извините, пожалуйста… Я действительно не подумала. Конечно, конечно…

И Милуня чуть не бегом бросилась к выходу.

На космодром мы вылетели следующим вечером, как любил Сергей Павлович («Зачем тратить днем дорогое время?»). И хотя на этот раз летели без него, но все равно ночью. В самолете все свои — ученые, инженеры, испытатели. Все те, с которыми вместе мы провели последние недели, дни и ночи в цехе.

О чем говорить? Все переговорено. Да и усталость дает о себе знать. Через час после взлета почти все спали. Мне повезло. Кресло, в котором я устроился, имело приятную неисправность — откидывалось назад больше обычного, а сзади никто не сидел. Так что, откинув спинку, я устроился с комфортом и уснул. Как спал, не помню, но, наверное, как принято в таких случаях говорить и писать, как убитый.

Привела меня в состояние бодрствования на шестом или седьмом часу полета хорошая встряска. Самолет болтало. Посмотрел в иллюминатор: внизу тьма кромешная, ничего не видно. Значит, летим где-то над пустыней, а может, над Аралом. На востоке начинает алеть тоненькая-тоненькая ленточка. Наступает день. И опять хлопоты, опять заботы… А мне, Глебу Юрьевичу и многим другим — забот вдвое. Недели две назад на космодром улетела «Луна-2». Ее старт 12 сентября, а старт «Луны-3» — 4 октября. Разница всего три недели. Придется как-то выкручиваться, уделять время и той и другой станции. Ведь обе наши, обе родные!

Что же делать? Комплексных испытаний на заводе не проводилось. Сразу с них и начать, не разбирая станции? Но ведь все равно разбирать надо. Нужно батареи менять, ставить летные, ФТУ заправлять всякой проявочно-закрепляющей химией… А может, для надежности повторить еще разок автономные испытания? Нет, надо мысли привести в порядок, все тщательно рассчитать, график нарисовать, и не суточный, а почасовой, посоветоваться с товарищами, а уж потом начальству что-то предлагать.

На это ушел день. Станция уже на технической позиции, разгружена, ждет.

Посоветовались. Мнение было, пожалуй, общим: успеем провести и автономные испытания и комплексные. На космодроме работа всегда спорится. Все вместе, все под руками, никому не надо ехать домой, на работу, и с работы по звонку никто не уходит.

Сергей Павлович должен был прилететь только через день-два. Ждать его? Выручил телеграф. Согласие на начало работ было получено буквально через час. Разбирать станцию — не собирать. В комнатках рядом с громадным залом монтажно-испытательного корпуса начались автономные проверки. Природа, словно понимая, чтó делают люди, решила не очень мешать им. Днем, правда, бывало жарковато, но к вечеру жара спадала, а другой раз на час-полтора заряжал и дождичек, правда редкий, робкий. Все, кто мог, в такие минуты высыпали из корпуса на улицу подышать. А потом — опять за работу.

Через два дня прилетел Сергей Павлович. Обычно через час, не больше, после прибытия жди его. Он никогда не задерживался в своем маленьком домике, что всего в полукилометре от монтажного корпуса. Так было и на сей раз. Я в это время находился у телевизионщиков. Готовили аппаратуру к последнему циклу испытаний. Только что закончили заправку химии. Все работало нормально. И вот надо же! Как всегда, в ответственный момент пытается напомнить о себе закон подлости, или бутерброда. За минуту до прихода Главного один из инженеров, сделав неосторожное движение, выронил из пинцета маленькую гаечку, которую нужно было навернуть на болтик внутри лентопротяжного механизма. Все, признаться, растерялись. Черт знает, как эту гайку изнутри доставать, не видно ее… А достать надо. Мало ли что может произойти. Вытрясут ее вибрации при взлете, и потом, в условиях невесомости, пойдет эта злополучная гайка гулять по специальному фототелевизионному устройству… В этот-то момент и вошел Сергей Павлович.