Сталин и бомба. Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956 - Холловэй (Холловей) Дэвид. Страница 103
К концу 1947 г. холодная война началась всерьез. С точки зрения Москвы, однако, непосредственной угрозы войны не было. Жданов исключал эту опасность в своем докладе на заседании Коминформа. Во время встречи с Пьетро Ненни 25 ноября 1947 г. Маленков сказал, что Центральный Комитет не считает войну неизбежной. Соединенные Штаты не расположены начать войну, сказал он, но ведут холодную войну, войну нервов с целью шантажа. Советский Союз не запугать, и он будет продолжать свою политику. Должны быть мобилизованы все миролюбивые силы. Когда Соединенные Штаты решат начать войну, сказал Маленков, они не объявят ее первыми, а будут подстрекать к ней в Европе, используя при этом Грецию, де Голля, если он придет к власти во Франции, де Гаспери в Италии или Франко в Испании {1382}.
Хотя послевоенная демобилизация закончилась в 1947 г., советская военная политика не проявляла какого-либо страха перед неизбежностью войны. В декабре 1947 г. Вячеслав Малышев был назначен заместителем Председателя Совета министров, на него возлагалась особая ответственность за военные исследования, разработки и производства {1383}. [310] Из этого следует, что теперь планировалось некоторое увеличение военного производства, а также исследований и разработок, но в 1947 или в 1948 г. еще не было признаков наращивания вооруженных сил [311]. Советские руководители продолжали рассматривать атомную бомбу, по крайней мере в близкой перспективе, как политическую, а не военную угрозу.
6 ноября 1947 г. в речи в честь тридцатилетней годовщины Октябрьской революции Молотов заявил, что «нечто вроде новой религии распространилось в экспансионистских кругах в США: не имея веры в свои собственные силы, они слепо верят в секрет атомной бомбы, хотя этот секрет давно перестал быть секретом» {1384}(курсив мой. — Д. X.). Момент для произнесения этих слов не был продиктован каким-либо особым обстоятельством, связанным с атомным проектом; но, скорее, был связан с международным положением вследствие образования Коминформа. Это был ход в войне нервов, еще одна попытка заставить Соединенные Штаты оставить идею, что посредством бомбы можно добиться выгоды.
Администрация Трумэна не восприняла молотовское заявление всерьез и чувствовала себя в безопасности, монопольно владея ядерным оружием {1385}. Москве, однако, казалось, что заявление произвело впечатление. Секретный бюллетень информационного бюро Центрального Комитета сообщал, что в западной прессе оно рассматривалось как сенсация. «Большинство реакционно настроенных политиков и журналистов, — сообщалось в нем, — сознавая, что широкие массы людей без сомнения поверят заявлению товарища Молотова, и что империалистический лагерь потерял, таким образом, одно из своих наиболее мощных средств шантажа, пытаются доказать, что Советский Союз, зная секрет атомной бомбы, еще не овладел “технологией производства” в этой области» {1386}.
II
Блокада Берлина в июне 1948 г. вызвала первый ядерный кризис в холодной войне. С ростом разобщенности в Европе германский вопрос смещался в центр событий. В ноябре — декабре 1947 г. в Лондоне состоялось заседание Совета министров иностранных дел, на котором была предпринята еще одна попытка решить германский вопрос. Молотов по-прежнему настаивал на репарациях и четырехстороннем контроле над Руром и требовал образования общегерманского правительства, которое могло бы вести переговоры о мирном договоре с союзниками. На фоне расширяющихся стачек в странах Западной Европы Соединенные Штаты и Великобритания стали настороженно относиться к советским предложениям, усматривая в них стремление сделать Германию добычей Советского Союза {1387}. Лондонская встреча не привела к соглашению, и это усилило растущую уверенность Запада в необходимости образования западногерманского государства. В феврале 1948 г. делегаты из Соединенных Штатов, Великобритании и Франции и позднее — стран Бенилюкса встретились в Лондоне для обсуждения положения в Германии. 6 марта они объявили о предварительном соглашении по созданию западногерманского правительства. Дальнейшие дискуссии 1 июня вылились в Лондонскую программу о проводимых мероприятиях и последовательности их выполнения {1388}. Это окончательно закрыло двери для четырехстороннего урегулирования проблемы Германии.
Советский Союз протестовал против этих шагов, утверждая, что они противоречат Потсдамским соглашениям об образовании единого демократического германского государства {1389}. 20 марта 1948 г. маршал В.Д. Соколовский, главнокомандующий группы советских оккупационных войск в Германии и советский представитель в Союзном Контрольном Совете, вышел из Совета, заявив, что действия западных держав делают невозможным продолжение его работы {1390}. 18 июня западные державы уведомили Советский Союз, что новая денежная единица — немецкая марка — заменяет рейхсмарку в западных зонах. Соколовский сообщил западным командующим, что это незаконно и окончательно разделит Германию. В ответ Советский Союз ввел новую денежную единицу во всех секторах Берлина, в то время как западные державы 23 июня распространили свою денежную реформу на западные секторы Берлина. На следующий день Советский Союз, сославшись на неуточненные «технические трудности», объявил блокаду железнодорожных, шоссейных и водных путей, ведущих в Берлин {1391}.
Сталин был вовлечен в то, что Джордж Кеннан назвал «нечто вроде игры в вымогательство» {1392}. Он хотел принудить западные державы или отказаться от шагов по образованию западногерманского государства, или сдать Западный Берлин. На обеде, состоявшемся на его даче 10 января 1948 г., и еще раз месяц спустя на встрече с югославскими и болгарскими коммунистическим лидерами Сталин «настаивал, чтобы Германия оставалась разделенной: Запад сделает Западную Германию своей вотчиной, а мы превратим Восточную Германию в наше государство» {1393}. Его главной целью было остановить образование западногерманского государства, но он мог бы вполне удовлетвориться контролем над Западным Берлином, как более реалистичной целью летом 1948 г. Хрущев позднее комментировал, что «когда доступ в Берлин был закрыт, цель стала более или менее ясной. Он хотел оказать давление на Запад, чтобы включить объединенный Берлин в ГДР (Германскую Демократическую Республику) с закрытыми границами» {1394}.
У советской политики была и другая, более общая, цель. Советские руководители рассматривали отношения с Западом как войну нервов и были полны решимости доказать, что их не запугать. Это постоянно повторялось в речах советских руководителей и стало центральным пунктом ждановского доклада на совещании Коминформа. Отношение это прекрасно иллюстрируется замечанием Жданова, сделанным Жаку Дюкло, одному из французских делегатов на этом совещании. Когда югославы стали критиковать политику французских коммунистов в конце войны, Жданов сказал: «Я думаю, Дюкло согласится, что мы не пытаемся призывать к восстанию». Но, спросил он, «нужно ли раскрывать свои карты врагу? Сказать: я безоружен. Тогда враг скажет: хорошо, я одолею вас. Закон классовой борьбы таков, что только сила имеет значение» {1395}. Подобного же рода подход предложил Хрущев, когда описывал блокаду в своих мемуарах как «подкалывание капиталистического мира острием штыка» {1396}. Если бы западным державам сошло безнаказанным образование Западной Германии, они посчитали бы, что Советский Союз является слабым оппонентом и им можно проводить более активную политику. Советскому Союзу важно было стоять на своем [312].