Взлет и падение короля-дракона - Абби Линн. Страница 79

Если бы в материальном мире у Раджаата было больше, чем крошечная точка опоры, он мог бы сокрушить черного дракона, как он сокрушил Борса. Но у него был только Тихиан и ураганы Тихиана, а они были абсолютно бесполезны. А он потерял и Тихиана, тоже, вскоре после того, как черный дракон вошел в Ур Дракс, так как смертельные враги Тихиана из Тира высадились на краю лавового озера и загнали своего прежнего короля обратно в Черную Линзу.

Это расчистило путь, которым дракон вошел в расплавленный камень. Он ревел; он выл и стонал, потому что даже его твердая шкура горела от невероятного жара. Из-за страшной боли у него даже появились мысли, на мгновение.

Надежда Раджаата возродилась; он сплел могучее заклинание и послал его из Пустоты, обещая исцелить все раны своего сбившегося с пути Доблестного Воина и выполнить все его желания.

А взамен я бы хотел только твои кости, твое сердце и твою тень.

Дракон выскочил из лавы; огонь стелился за ним. Он выгнул спину и нырнул под кипящую поверхность. Недостижимый ни для заклинаний, ни для просьб, он нырнул на дно, где лава стала камнем, а то, что осталось от тела Раджаата, стало хрустальным яйцом вокруг Черной Линзы. Раздробив хрусталь, он собрал осколки в руки. Линзу он оставил смертным: они могут разбить ее, или использовать, как они захотят; это просто артефакт, ни добрый ни злой. Потом, из последних сил, он бросил себя в каменное сердце Атхаса.

Атхас принял черного дракона в свои объятия. Он освободил его от тяжело доставшихся сокровищ; проглотив остатки вещества Принесшего-Войну, он надеждно запечатал самого дракона в могиле, которая начала уменьшаться и сжиматься. Потом, когда от дракона ничего не осталось, Атхас восстановил сознание Хаману, вернув ему рассудок, но оставил его заключенным в камне. Он был все еще бессмертным: он не мог умереть, даже без водуха, воды и еды, даже когда весь мир давил на него своей тяжестью.

Это не был конец как самого Хаману, так и его воспоминаний. Атхас ударял и полировал его, живой камень, медленно двигавшийся через каменное нутро мира. Он прожил вновь каждое мгновение своей жизни. Он страдал. Он сожалел. Он стойко переносил боль и пытки, вызванные решениями, которые он принимал на протяжении тринадцати сотен лет; потом Король-Лев Урика вернул его к жизни.

Опять Атхас сделал с Хаману все, что хотел, а потом выплюнул его.

Хаману ничего не ощутил, когда упал на землю с высоты. Онн тяжело приземлился на плечи и перекатился на бок, не в состоянии понять, где он находится, живой ли он или это просто очередное воспоминание.

Медленно, ощущая себя хрупким и слабым, каким он никогда не помнил себя в жизни, Хаману обнаружил, что у его тела есть мышцы, сухожилия и кости. Он обнаружил свои ноги, а затем и руки, при помощи которых встал. Мир под его пальцами был гладкий, твердый и горячий, а его собственное тело — сильнейшее потрясение, от которого он едва не потерял равновесия и не упал — совершенно без иллюзий. Плоть, которую он ощущал, была его собственной, уязвимой, давно забытой плотью. Где бы он не оказался, Дракон Урика остался за спиной Хаману. Его желания не имели силы, а боль в плече, оставшаяся после падения с непонятно какой высоты, не исчезла, хотя он и попытался исцелиться мыслью.

С некоторым опозданием Хаману нашел свои глаза и открыл их; после стольких лет в камне вместе со своими воспоминаниями, он забыл, что такое свет; мир, который был гладкий, твердый и горячий, заодно светился, посылая мягкий золотой свет на ладони юноши, руки юноши, ноги и торс юноши. Весь мир был залит светом, он стоял на поверхности света. Он подвигал руками, раздвигая свет, в поисках дыры, через которую он должен был вывалиться в этот мир, но ничего не нашел.

— Тебе понадобилось очень много времени.

Звук испугал Хаману и он полуприсел, приняв стойку борца. Легкость движения тоже испугала его, но, обернувшись на голос, он увидел то, что испугало его по-настоящему: залитое светом помещение было невозможно измерить глазом. Оно могло быть сотню шагов в поперечнике, а могло быть и тысячу, квадрат, в центре которого на полу стоял его собственный парадный, крайне неудобный трон, только намного более высокий, чем раньше. А на троне сидела фигура, которую он очень хорошо помнил, получеловек-полулев, та самая фигура, которую его работники рисовали на стенах города, с черной львиной гривой и обнаженным золотым мечом на боку.

Король-Лев Урика, который спас Хаману в Серости, когда он погрузился чересчур глубоко и грубо ошибся, чересчур близко подойдя к Черноте.

Страж Урика.

В первый раз за всю свою жизнь — если он действительно жив — у Хаману не нашлось слов. Он перевел взгляд с Короля-Льва на руку, свою собственную руку, руку Ману, которая вернулась к нему благодаря волшебству, глубину которого он не мог измерить, и по причинами, о которых он не смел догадываться. Миллионы вопросов роились в его сознании; ответы подождут, кроме одного.

— Почему я никогда не мог найти тебя?

Король-Лев спустился с трона. Казалось, что он не выше и не сильнее Хаману, но Хаману помнил о силе иллюзии и не дал себя обмануть.

— Я искал стража моего города. Ты мог бы открыться мне, — сказал ныне смертный человек. — Ради Урика, ты должен был открыться мне.

— Мой дух — дух Урика, которого ты возродил — был здесь с самого начала. Я открывался тебе тысячу раз, десять тысяч раз, в самых разных местах. Но ты всегда глядел не туда, Ману. Ты стал великим королем — и великим человеком — но ты слишком лелеял свое прошлое, и оно оставалось с тобой до тех пор, пока ты не стал готов расстаться с ним.

Хаману открыл рот и… закрыл его опять. Он был гордый человек, но за свою долгую жизнь не лелеял никого… никого после Дорин. Он не умер тогда, но жил текушим днем, изо дня в день, пока Раджаат не сделал его Доблестным Воином. И, как Воин, он выиграл войну, управлял громадным городом и в конце концов стал Драконом Урика. И, уже как дракон, он сам заточил себя в камень под лавовым озером, а там он вспоминал всю свою жизнь больше раз, чем мог сосчитать. И вот теперь, в глубине своего существа, он понял, что больше не лелеет никого.

Так что Король-Лев, страж Урика, сказал правду, а Хаману никогда не спорил с правдой. Вместо этого он опять стал изучать свою смертную руку.

— Сколько времени? — спросил он.

— Тысяча лет в камне, — ответил страж. — Тысяча лет, чтобы понять самого себя.

— Тысяча лет, чтобы избавиться от заклинания Раджаата, — возразил Хаману. — Тысяча лет, чтобы вернуться к началу, в Урик. Выжил ли мой город?

— Твой город! Неужели ты не научился ничему, Ману? Не хочешь ли вернуться в камень еще на тысячу лет?

— Тысяча лет или десять тысяч. Какая разница?.. Раскаяние не изменило мои воспоминания, наказание тоже не изменит. Невозможно уничтожить то, что я сделал. Засунь меня в камень рядом с Виндривером до тех пор, пока солнце и ветер не выбелят наши проклятые кости — но ответь на мой вопрос. Выжил ли мой город?

Страж откинул назад свою львиную голову и засмеялся. — Мой город, Ману, мой город. Он никогда не был твоим. Никакой человек — даже могучий волшебник и бессмертный Доблестный Воин — не может владеть городом.

Хаману опять был смертным, у него было не больше силы, чем у него было давным давно, на пыльной равнине, когда он стоял лицом к лицу с Мироном Сжигателем-Троллей. И он стал сражаться со стражем, как он сразился с Сжигателем-Троллей, вооруженный только своим быстрым умом и природным упрямством.

— Это мой город, потому что я построил его. Я дал ему силу противостоять тому, во что превратился Атхас, тому, что Раджаат сделал со мной и всеми остальными. Мой город, потому что без меня ты был бы духом — стражем подземного озера. Я дал этому городу форму и содержание, отдал собственную силу. Ты — мое создание, а Урик — мой город.

Страж перестал смеяться и обнажил клыки Короля-Льва. Его серные глаза вспыхнули, полохнули огнем, потом успокоились. — Ты говоришь слишком много, Ману. Твой рот может убить тебя… со временем. Ладно, наш город, Ману. Наш город выжил. Вглядись в свет, и ты увидишь, каким стал наш город.