Заговор мерлина - Джонс Диана Уинн. Страница 22

А потом пошел дождь.

— Только этого не хватало! — простонал я.

Это был холодный проливной дождь, я в несколько секунд промок до нитки, вода струилась у меня по лицу, волосы слиплись острыми сосульками и лезли в глаза. У меня застучали зубы, такая была холодрыга. Но, хотите верьте, хотите нет, от дождя стало лучше. Звуки утихли, как будто издававшим их тварям дождь тоже пришелся не по вкусу, и вскоре я уже не слышал ничего, кроме шума дождя, падающего на камни, плещущего в лужах и струящегося по скалам. А из-за того, что по скалам струилась вода, они начали слегка поблескивать в слабом свете, падающем с неба, и лужи тоже чуть-чуть блестели, так что мне хоть сделалось видно, что впереди. Я откинул волосы со лба и зашагал быстрее.

Наконец ливень перешел в мелкую морось, и мне показалось, что начало немного светать. Я уже видел тропу, вьющуюся впереди по расщелине в скалах. Все острые грани были слегка очерчены серебристо-голубым. А потом впереди послышались звуки. Не такие, как раньше. Это было больше похоже на удары и крики.

Я пошел вперед очень медленно и осторожно, приставляя ногу к ноге и прижимаясь плечом к правой стене, чтобы иметь возможность заглядывать за каждый угол, прежде чем я его обойду. Впереди было что-то огромное и живое, и оно орало во всю глотку.

Миновав третий поворот, я начал разбирать слова.

— Вспашем поля и засеем мы их динамитом! — услышал я. А потом, после следующего поворота: — Добрый король Венцеслав взглянул в последний раз — а в первый раз он когда взглянул? — на славный пир Стефана!

Я едва не заржал, однако шел вперед по-прежнему очень осторожно. Вокруг становилось все светлее, а спереди по-прежнему доносились вопли. Пением это назвать было нельзя. Все мелодии были перевраны до неузнаваемости. Наконец я миновал последний поворот и увидел того, кто издавал весь этот шум.

Это был тощий, седой старый пьяница. Он сидел, привалившись к выступу скалы, и пел во все горло. Когда я осторожно выглянул из-за поворота, он орал: «Скала веков, разверзнись предо мно-ою!» — и держал в трясущихся старческих ладонях маленький голубой огонек. Огонек ярко освещал его одежду и играл на мокрых скалах и его морщинистом лице с раззявленным ртом. Когда я выглянул из-за угла, он приподнял огонек повыше и вскричал:

— Выходите, выходите оба! Или у меня просто в глазах двоится? Выходите, чтобы я мог хорошенько разглядеть вас обоих! Не прячьтесь там по углам!

Я вышел и остановился перед ним. Он выглядел вполне безобидным. Никогда еще не видел, чтобы человек был настолько пьян — даже мои приятели, когда выжрали все папино виски, и то были потрезвее. В таком состоянии этот тип никому вреда причинить не мог. Он видел-то меня и то с трудом. Он нетвердой рукой протянул в мою сторону голубой огонек и прищурился, вглядываясь. Я думал, что этот огонек — что-то типа специальной уличной свечки или фонарик вроде тех, которыми пользовались Арнольд и компания, но нет. Это оказался просто язычок голубого света, танцующий прямо у него на ладони.

— Я пьян! — сообщил старик. — Нажрался в зюзю. Никогда не мог ходить этими путями, если сперва не нажрусь. Слишком страшно. Вот ты — тебе страшно?

— Страшно, — ответил я. Я все никак не мог оторвать глаз от язычка пламени. Это была одна из самых удивительных вещей, какие я когда-либо видел. — А оно не жжется?

— Вовсе нет, вовсе нет, вовсе нет! — заорал в ответ старик. Он был слишком пьян, чтобы говорить тихо. — Видишь ли, оно имеет ту же сущность, что и моя плоть, потому и не жжется. Оно называется огоньской колданек… то есть колдовской огонек. Оно даже не горячее, милый юноша. Даже не теплое. Ну давай, давай, выкладывай, выкладывай!

— Чего выкладывать? — не понял я.

— Ну как же: что тебе нужно или чего тебе хочется. В этом месте надо повстречать троих, нуждающихся в помощи, и помочь им всем, чем сумеешь, и тогда попадешь туда, куда тебе надо. Ты у меня третий! — крикнул он, размахивая своим голубым огоньком взад-вперед почти у меня под носом, — так что я, естественно, тороплюсь поскорее разобраться с тобой, сделать все, что надо, и отравиться своей дорогой. Ну, выкладывай! Чего ты хочешь?

Надо было спросить, как найти Романова. Теперь я это понимаю. Если бы я так и сделал, многое пошло бы иначе. Но этот голубой огонек настолько меня зачаровал, что я отклонился назад, чтобы он не слепил мне глаза, и указал на него.

— Могу ли я делать то же самое? Можете ли вы показать мне, как это делается?

Старик подался вперед, вглядываясь в меня, и едва не свалился со своей скалы.

— Удивительно, — сказал он, поспешно откинувшись назад и снова прислонившись к скале. — Удивительно. Ты находишься здесь и тем не менее не умеешь делать простейших вещей вроде возжигания света — или надо было сказать «ожидания смеха»? — ну, не важно. Ты этого не умеешь. Почему?

— Меня никто не учил, — ответил я.

Старик слегка качнулся из стороны в сторону. Вид у него сделался торжественный.

— Цитирую! — объявил он. — Я хорошо знаком с литературой нескольких миров, и вот я цитирую: «Чему же все-таки их учат теперь в школах?» Откуда это — знаешь?

— Из книжки про Нарнию, — ответил я. — Из той, где начинаются все приключения. Так вы мне покажете, как зажигать такой огонек?

— Я тебе скажу! — поправил он меня с еще более торжественным видом. — Показать не могу, потому что это исходит изнутри тебя, понимаешь ли. Надо найти свой центр — это-то ты умеешь?

— Пупок, что ли? — спросил я.

— Нет, нет! — взвыл он. — Ты же не женщина! Или ты женщина? Честно говоря, я тебя плохо вижу, но твой голос кажется мне принадлежащим подростку мужского пола. Это так?

— Да, — ответил я.

— И невежественному как пробка! — проворчал старик. — Надо же, таких вещей не знать… Твой центр — он вот где!

Он подался в мою сторону и, застав меня врасплох, сильно ткнул меня куда-то под грудину. От неожиданного тычка и алкогольного выхлопа, который ударил мне в лицо, я отлетел назад и распластался на скалах по ту сторону тропы. А старик потерял равновесие, попытался было ухватиться за мои колени, промахнулся и кулем свалился мне под ноги. Голубой огонек как будто расплескался по земле. Но тут же взобрался по его руке и пристроился на блестящем от влаги плече.

— Солнечное затмение, — печально сказал старик. — Вот он где, в солнечном затмении.

— Вы не ушиблись? — спросил я. Старик поднял мокрую седую голову.

— Существует специальный ангел, — сказал он, — приставленный заботиться о тех, кто пребывает под возлиянием крепких алкогольных напитков. Вот потому-то, молодой человек, трезвым я сюда не хожу. Все сходится. Ну что, понял, как вызывать свет?

— Нет, — честно ответил я.

— Как, ты даже не знаешь, где у тебя солнечное сплетение? — осведомился старик.

— Вы говорили про солнечное затмение, — заметил я.

Он поднялся на четвереньки и печально потряс головой. Во все стороны полетели брызги, как от мокрой собаки.

— Ну вот, — сказал он, — теперь ты надо мной издеваешься! Однако я буду снисходителен хотя бы потому, что иначе мне отсюда не выбраться. Но могу добавить, молодой человек, что твое отношение к старшим никак нельзя назвать уважительным. Солнечное затмение, подумать только!

Он принялся шарить по земле у моих ног.

— Ну где же он? Куда я подевал этот чертов огонек?

— Он у вас на плече, — сказал я.

Он повернул голову и увидел огонек. Точнее, он практически уткнулся в него носом.

— Ну вот, а теперь ты со мной шуточки шутишь, — сказал он. — Мне придется быть непроницаемым и холодно-любезным, иначе мы тут до утра проторчим. Подними меня.

От него так разило перегаром, что мне вовсе не улыбалось к нему прикасаться. Однако я хотел узнать, как вызывать свет, поэтому я наклонился и взял его за мокрую куртку. Это старику не понравилось. Он сказал: «Отпусти немедленно!» — и пополз назад.

— Вы ж сами просили! — сказал я. Он меня уже достал.

— Ничего я не просил! — отрезал старик. — Я просто стремился разрешить стоящую перед нами проблему, попросив тебя взять мой колдовской огонек. Если ты сумеешь его поддерживать, когда он окажется у тебя, значит, ты фактически зажжешь его сам. Ну, давай. Бери его. Он тебя не укусит, а я без труда смогу зажечь еще.