Чародей и Дурак - Джонс Джулия. Страница 49

Хват раскрыл было рот, но не произнес ни слова, увидев тревожный блеск в глазах рыцаря и его наморщенный лоб. На лице Таула застыла горечь. Совсем недавно кто-то стрелял в него и, очень возможно, повторит свою попытку. Хват вдруг почувствовал себя усталым и очень старым. Таул для него — все на свете, а он, Хват, вздумал убеждать его в том, что самый почитаемый Таулом человек подлец и негодяй. Не такая нынче ночь, чтобы говорить об этом. Напрасно Хват вылез с этим теперь, когда Таул еще не оправился после выстрела, когда он тоскует о Мелли и с тревогой думает о предстоящем путешествии. У Таула хватает забот и без мыслей о том, что его старый друг предался злу.

Таул смотрел на Хвата, ожидая ответа, и Хват кивнул.

— Что ж, Таул, если подумать, то ты, пожалуй, прав. Мало ли зачем Тирен приехал туда. Было темно, я ничего не видел, говорили они шепотом и быстро распрощались. Кто знает, что было до того?

Таул, внимательно выслушав Хвата, снова протянул к нему руку. На этот раз Хват не стал кобениться и позволил рыцарю привлечь его к себе. От Таула пахло хорошими честными вещами — потом, лавровым листом и лошадьми. Не то что от Тирена, который мажет волосы маслом и душится, чтобы скрыть истинный запах мужчины. Хват крепко обнял Таула. Он очень любил своего друга, хотя в жизни бы не сказал этого вслух. Они немного постояли так, и Таул мягко высвободился.

— Пойдем-ка навстречу Джеку, — сказал он. — Напрасно мы отпустили его одного.

Хват последовал за Таулом грустный и усталый, но ни на миг не сомневающийся в том, что поступил правильно.

Высоко над дворцом, высоко над озером стоит женщина — одна в круглой, без углов, комнате. Эта комната расположена в башне, и дверь в нее крепко заперта снаружи.

В ней нет окон — только амбразура в виде креста. Если женщина станет на цыпочки и прижмется к камню всем телом, ей удается разглядеть звезды. Но сырой камень холодит ей живот, а ноги начинают болеть, если она стоит так слишком долго.

И она редко выглядывает наружу.

Ночью ей не дают свечей, и она добирается до скамьи ощупью. Раньше она никогда не замечала, каким теплым может быть дерево. По сравнению с камнем это живое, дышащее существо. Здесь только и есть деревянного, что эта скамья, и женщина обнимает ее как друга.

Одеял у женщины нет, и она сворачивается клубком. Дерево греет только там, где тело с ним соприкасается, и ее пробирает озноб. Она закрывает глаза, чтобы отрешиться от чужой темноты и сменить ее на собственную. Она не может не дрожать от холода — но как бы сделать так, чтобы не дрожать от страха?

Она очень старается уснуть, хотя и знает, что завтра будет то же самое. Но сны еще страшнее, чем явь, и среди ночи она просыпается. Она садится, подтягивает колени к груди и крепко сжимает губы. Нет, она не станет плакать. Истекает четвертый месяц ее беременности — нехорошо, если первым, что услышит дитя, будет ее плач.

XIV

Джек приободрил Гнедка и въехал на пригорок. Склон был крутой, и конь ступал осторожно, словно парнишка, впервые вышедший танцевать.

Воздух по пути наверх изменился — он стал резче, свежее и отдавал солью. Перед самой вершиной Гнедко пошел веселее, и Джек ослабил поводья, а сам поудобнее уселся в седле.

То, что он увидел сверху, оказалось для него полной неожиданностью. Гнедко вымахнул на ровное место, и перед Джеком открылось то, что он видел впервые в жизни, — океан.

Темный и сверкающий, невероятно большой, он простирался куда-то вдаль и там сливался с небом. Над головой у Джека кружили с криками и ныряли вниз чайки, белые на синем. Воздух был полон новых, незнакомых запахов — такой соленый, что хоть на вкус его пробуй, и такой сложный, что нечего и думать о разгадке всех его составных частей. Джек буквально перестал дышать — за него дышал океан. Целая буря чувств и ощущений овладела Джеком, и ему показалось, будто он вернулся домой.

Уже несколько недель они были в дороге, держа сперва на юго-восток, а потом прямо на юг. Они обогнули озеро Герри и пересекли северо-восточную равнину. Добравшись до восточных гор, они поехали вдоль гряды до самого Несса. Два дня они провели в этом хлопотливом крестьянском городе. У Хвата в котомке нашлось достаточно денег, чтобы обменять лошадей на тех, что получше, а Таул на целый день исчез. Когда он явился, за спиной у него висел превосходный длинный лук, а издали ему махала какая-то рыженькая девушка.

Таул ничем не объяснил своего отсутствия, но Хват рассказал Джеку, что та девушка когда-то хотела соблазнить Таула и что Таул до сих пор раскаивается в своем тогдашнем поведении. После пребывания в Нессе настроение Таула заметно улучшилось и Хват мудро заключил, что рыцарь получил прощение, и неизвестно, кто там кого соблазнил на этот раз.

Затем путники вдоль той же горной гряды направились на юг и сегодня выехали на побережье.

Погода благоприятствовала им. Позднее лето переходило в осень, и деревья меняли зеленый наряд на золотой. Дождь если и шел, то несильный и теплый, а ветер поднимался только с приходом ночи. Путники быстро продвигались вперед.

Пока Хвата не подстрелили.

Это происшествие потрясло их всех. Они уже по-своему привыкли к следующей за ними тени. За последние три недели преследователь не раз пускал в них стрелы. Они пролетали на волосок от цели, никогда не попадая в нее. Джек потихоньку начал успокаиваться, да и Таул слегка утратил бдительность. И вдруг пять дней назад стрела вонзилась прямо в руку Хвата. У него треснула кость, и с тех пор он носил руку на перевязи. Мальчугана ранение не слишком огорчило, поскольку рука, по его словам, была не рабочая.

С того дня обстрел прекратился — но, как подозревал Джек, ненадолго. Кто-то ведет с ними игру — и, если бы Хват в тот миг не нагнулся за убегающей лягушкой, игра оказалась бы смертельной. Та стрела была направлена в грудь и попала как раз в то место, где миг назад билось сердце Хвата.

Таул не знал покоя ни днем, ни ночью, как и все они. Хуже всего было то, что лучник никогда им не показывался. У него был длинный лук, и он мог стрелять издалека, оставаясь невидимым, к тому же он почти всегда дожидался ночи. С тех пор как Хвата ранили, они ни разу не разводили костер, чтобы не обнаруживать себя.

Во время переезда через равнину они дважды заметили преследователя. Он ехал верхом — остальное трудно было разглядеть. В то время у Таула был только короткий лук, и не стоило тратить стрелы, пытаясь достать врага. Теперь рыцарь добыл прекрасный длинный лук из тисса, выгнутый, как бедра трактирщицы, — это оружие сулило, что следующий раз, когда стрелок попадется им на глаза, станет для того и последним.

— Эй, Джек! Чего ты выпялился на океан? Идем лучше ежевику собирать.

Таул и Хват уже слезли с коней и принялись за еду. Сбитый с толку Джек не мог понять, сколько времени прошло между тем, как он въехал на холм, и зовом Хвата. Сколько он простоял здесь, глядя на море?

Таул подошел, потрепал за шею Гнедка и подал Джеку руку, спросив:

— Ты как, ничего?

— Просто чудесно. — Джек соскочил с коня. — Но океан застал меня врасплох. Никак не ожидал такого.

Таул взял коня под уздцы и повел его к маленькому лагерю.

— Так ты никогда прежде не видел моря?

— Нет. Харвелл стоит очень далеко от него.

— А знаешь ли ты, что Ларн находится там, в этих водах?

— Где? — с внезапно прервавшимся дыханием спросил Джек.

Таул с помрачневшим лицом указал на юго-юго-восток:

— Вон там, в паре сотен лиг отсюда.

Джек проследил за его рукой. Горизонт потемнел, и море из синего сделалось черным. Было четыре часа пополудни, но солнце уже закатывалось за горы на западе. Джеку вдруг стало холодно. Слова Таула вернули его на берег.

— Пойдем, Джек. Надо отдохнуть.

Джек посмотрел в ясные голубые глаза рыцаря:

— Ты тоже это чувствуешь?

Таул потупился:

— С тех пор как я там побывал, не было дня, чтобы я не чувствовал его присутствия.